Символы музыки в живописи: Часть 3. Музыканты-шуты


Символы музыки в живописи: Часть 1. Vanitas
Символы музыки в живописи: Часть 2. Пять чувств

Изображение музыканта в картинах старинных мастеров часто трактуется как символ беззаботного счастья и беспечности, или распущенности, разврата и греха. Такая традиция восприятия музицирования во всех его проявлениях: любовно-лиричных и комически-шутовских сохранилась и до наших дней. Но возвращаясь к особенностям голландской живописи, к многогранному символу предмета и образа, можно предположить, что музыкант, воплощая аллегорию грешной жизни, мог также символизировать разнообразные архетипы человеческой натуры.

Иоганн Готтлиб Конради (?-1699), Gigue, одиннадцатихорная барочная лютня

Фигура шута часто является связующим звеном между изобразительным и театральным искусством. Как, например, в «Автопортрете с лютней» Ян Стен, любитель насмешек и розыгрышей представил себя в виде веселого гуляки, играющего на популярной в то время 11-хорной лютне. Традиция писать самого себя в образе «шута на час» среди художников того времени Голландии была не редка. Расслабленное тело и нескрываемые эмоции на лице говорят о потери контроля над собой. Герой будто заигрывает со зрителем, приглашая его в свой мир низких страстей. Благодаря лютне, мы ощущаем радость движения и ритма. Вероятнее всего, герой исполняет не философскую пьесу Д.Дауленда, а какой-нибудь зажигательный бранль или игривую песенку. Лютню он держит уверенно, но играет небрежно, музыка для героя – развлечение и веселье. Возможно, созданный художником образ праздного, плутоватого гуляки-музыканта предназначался для назидания и осуждения порока праздности. В таком контексте музыкант и музыкальный инструмент может рассматриваться, как воплощение греховных, необузданных страстей, способных погубить тело и душу, то есть очередной символ vanitas.

Жак Галло (? -1685) Suite in D minor, Canarie «Les Castagnettes» , одиннадцатихорная барочная лютня

Таков герой картины Франса Халса «Шут, играющий на лютне», музыканты–шуты в трактирных сценах Яна Стена, застольях Якоба Йорданса, в сельских праздниках Питера Брейгеля персонажи «Корабля дураков» Иеронима Босха, «Дуэта» Хендрика Тербрюггена.

Робер Баллар (1575-1650), Branles de village, десятихорная лютня

Но вместе с тем, комические образы музыкантов-шутов воплощают независимость от социальных условностей, смотрите, герой Яна Стена ведет себя неприлично развязно. Шуты оказываются свободными в самовыражении, олицетворяя собой музыкальную стихию, волю которой дает не рациональное, а чувственное восприятие жизни.

Возможно, именно для ощущения и для передачи внутренней и внешней безграничной свободы создавались подобные портреты. Не все люди имели смелость и возможность вести себя так, как герой картины Яна Стена. Но ощутить сумасшедшее счастье свободы, радости чувств, открытость и искренность (за которую, кстати, не накажут!) – об этом мечтали многие. А иначе непонятно, почему так часто именно себя изображали художники в образе шутов и гуляк? «Веселые изгои» — именно так характеризует М.Н. Соколов шутовские образы. Вполне вероятно, что это ощущение обособленности от общества и в то же время, влияние на мировоззрение этого же общества – воплощалось с помощью маски «веселого дурака». И артист, и музыкант, и художник – все ощущали себя в некотором роде шутами: отверженными глупцами и пророками.


  • Соколов М.Н. Бытовые образы в западноевропейской живописи XV-XVII веков. М. 1994

Символы музыки в живописи: Часть 1. Vanitas

Символы музыки в живописи: Часть 2. Пять чувств
Символы музыки в живописи: Часть 3. Музыканты-шуты
Символы музыки в живописи: Часть 4. В мастерской художника и в кабинете учёного

Я вижу: на столе, меж книг,
Забыты мною флейта, скрипка:
Ведь звук ещё едва возник,
А уж в пространстве тает зыбко
И гаснет в следующий миг.
(отрывок из стихотворения «Размышления в моей комнате» Виллема Годсхалка ван Фоккенброха, голландского поэта XVII века).

Изображая музыкальные инструменты и сцены музицирования, голландские мастера XVII века часто обращались к аллегории vanitas. Включение музыкальных инструментов в число символов vanitas находит оправдание в книге Екклезиаста:

«Я предпринял большие дела: […] завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих – разные музыкальные орудия» (Еккл.2:4, 8).

Ярче всего философская идея vanitas получила распространение в натюрмортах, но и в бытовой живописи эта аллегория бренности встречалась довольно часто. Музыка — ноты, музыкальные инструменты и музыканты – наиболее яркий символ быстротечности и эфемерности бытия.

John Playford`s English Dansing Master The new exchange (скрипка, лютня, виола)

Так проходит слава земная — Sic transit Gloria mundi – это так называемый философский, духовный уровень восприятия и постоянный символ. В качестве примера можно привести «Домашний концерт» Дирка Халса. Существует несколько вариантов этой картины: в Государственном Эрмитаже и в киевском музее Западного и Восточного искусств – с некоторыми различиями. Эрмитажная картина насыщена дополнительными предметами-символами, иллюстрирующими vanitas. Перед музыкантами, на полу разбросаны увядающие цветы, справа в натюрморте изображена дорогая посуда, кубок с благовониями. Эти детали интерьера в сочетании с роскошной одеждой музыкантов напоминают нам о быстротечности веселой жизни человека, о бренности богатства, славы и роскоши:

Нам отсчитанное счастье
Быстротечно, как свеча:
Угасает в одночасье
Всё, что вспыхнет сгоряча. («Суета сует» Дирк Рафаэлисон Кампхёйзен голландский поэт XVII века).

Кроме того, можно в европейской живописи XVI-XVII веков обычные бытовые сцены нередко скрывают евангельские аллегории, содержащие нравоучительный подтекст.

«Установилось мнение, что эпизоды флирта, сопряженного с музицированием, смакованием яств и напитков либо иными досугами, в той или иной мере отходят к таким одиозным позднесредневековым иконографическим типам, как олицетворения Любострастия и Похоти, изображение беспутной жизни блудного сына либо же греховного состояния человечества накануне Потопа»[1]

Робер де Визе (1650-1723) Prelude, теорба

Таковы работы Я. Дюка «Веселящаяся компания» (1670), И. Элиаса «Веселая компания» (1620), К. ван дер Ланена «Блудный сын» (вторая четверть XVII века) и другие. Музыкальные инструменты и исполнители в данных сюжетах – олицетворяют пороки прожигания жизни, неразумного веселья, власти грубых чувств. Но вместе с тем, музыкант-блудный сын может олицетворять человека, познающего мир во всех его проявлениях: и порочных и праведных.

«Зри мир чувств и, познавая его, учись умеренности» — гласит пословица того времени.


[1] М.Н. Соколов «Бытовые образы в западноевропейской живописи XV-XVII веков». М. 1994, с. 83-84

История на стене

Картины бытового жанра были весьма востребованы в творчестве голландских мастеров середины XVII века. Функциональность этой живописи позволяла решать коммуникативные задачи. Представьте, что к вам пришёл гость. Но вы ещё заняты, не можете его принять, отправляете подождать в гостиную, а там — вот такая история на стене. Чем не телевизор!

Картина Якоба Дюка «Веселящаяся компания», написанная в первой половине XVII века и находящаяся в Тульском художественном музее, привлекает внимание необычностью своего построения и неясностью смысла. И именно этот смысл, разгадку психологического и символического ребуса и можно разгадать зрителю, например, в ожидании хозяина дома.

Подобные зрелища пирушек, застолий, сопровождавшихся музицированием, танцами, играми в живописи того времени было предостаточно.

Добавлю немного вступления и контекста. Танцы в основном изображались в сельских сценах, в зарисовках из жизни простого народа. Музицировали главным образом аристократы и зажиточные бюргеры. Видимо, покупка, содержание и умение играть на музыкальных инструментах – всё это стоило не дёшево. Хотя и здесь есть определенные градации: например, флейта или бубен – эти инструменты были доступны простолюдину, реже — лютня, а труба – так это вообще инструмент не для человека, потому как «вострубить» мог только ангел, или труба использовалась в аллегоричных изображениях, например, Ян Вермер Дельфтский «Искусство живописи» или Петер ван дер Виллиге «Аллегория бренности славы».

Но вернёмся к картине Я. Дюка.

Одна из самых ярких персон в его картине – дама с лютней-теорбой. Её фигура хорошо освещена. Естественность её позы, жестов, лёгкий изгиб руки, выразительность взгляда, передача красоты и роскоши одежды – всё это создаёт привлекательный и яркий образ, портретное изображение. Дама настраивает лютню, прислушивается к неточным звукам, но её взгляд устремлён на кавалера, стоящего справа, видимо только что пришедшего, о чём нам подсказывает приоткрытая дверь за его спиной. Дама настраивает не только лютню, но и свои чувства, пытаясь сосредоточиться на интересной персоне, но кавалер молчит, его лицо обращено к зрителю, он смотрит на нас печальным взглядом, он вне компании, он будто позирует для индивидуального портрета, его отличает и яркий колористический акцент — ярко-алая драпировка на стуле.

Интересная особенность: обычно, на картинах подобного рода изображается несколько исполнителей с инструментами, так называемые «концерты». На полотне Дюка дама собирается исполнять соло, на другом краю стола компания увлеклась карточной игрой, и две виолы стоят в правом углу, бездействуя. Сквозь крики играющих, шёпот служанки нервные смешки дам, затеявших нечестную игру, пробиваются нестройные звуки, которые стремятся переродиться в музыку чувств, но некому поддержать её.

Но дамой ещё и интересуются, за ней наблюдают, её поступки и мысли обсуждают и осуждают, к ней испытывают чувства, (служанка злорадствует, кавалер в шляпе ревнует), поэтому её присутствие на картине является ядром сюжета. Понятно, для кого будет играть дама, для кого она настраивает лютню. Ещё более понятным становится реакция кавалера в шляпе: агрессивная поза «руки в боки», усмешка — его дама ветрена, непостоянна, ибо «перо на голове указывает на то, что чувства приходят в движение так же легко, как перо от легкого дуновения ветра«- говорится в одном ученом трактате того времени. И действительно, если её чувства похожи на музыку, то с последним аккордом они рассеются, оставляя приятные воспоминания.

Разбирая композицию картины в целом, возникает больше вопросов, нежели ответов. Художник дважды указывает на различие веселящихся компаний: это живописно отодвинутая скатерть, делящая стол пополам, и деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Веселящаяся компания справа, будто недостойна богатой скатерти, их одежды гораздо беднее: у женщин простые блузки и чепчики, как у служанок или простолюдинок, мужчина лишён дорогого плаща и шляпы, его сапоги со шпорами говорят о том, что их хозяин передвигается на лошади, а не в карете. Поза всадника говорит о его уверенности, нахальстве, ощущении себя хозяином ситуации. Но мы-то видим, кто на самом деле королева положения: зеркальце подружки, безусловно, поможет девушке получить в карман лежащие на столе монеты. Бокал вина, азартная игра, обман, самоуверенность – не очень достойный набор для «веселящейся» компании. Эта сцена вполне могла происходить в публичном доме – сюжет довольно популярный в Голландии того времени (например, в творчестве Яна Стена, Яна Вермеера, Питера де Хоха). Интересно то, что подглядывают, раскрывают мысли, планы, можно сказать, «раскрывают карты», как в компании справа, так и в компании слева, по этой общей интриге их можно объединить. Два персонажа, мысли которых раскрыты, не загорожены столом, они сидят боком и телом обращены к зрителю.

Нравоучительная разгадка картины, как вы уже, наверное, поняли, кроется в кавалере: он смотрит на нас печальным взглядом, показывая монету – символ продажности чувств, бренности увеселений и развлечений. Такая вариация на тему vanitas. Сюжет вполне обычный для голландских мастеров, однако, как тонко и деликатно автор передаёт характер людей через отношение к музыке.

Старость: благородная и не очень…

Благородная старость в облике благообразных бородатых старцев, апостолов, пророков и праведников – эти образы можно всегда найти в композиции алтарной картины нидерландской живописи. Однако есть и другие варианты старости, далёкие от благородства и мудрости.

«Седина в бороду – бес в ребро»! Флирт старика с девушкой, карикатурный неравный брак, сюжет «Суссана и старцы», влюбленный старец/старуха, покупающие любовь девушки/юноши, сводничество – вот темы, популярные в изобразительном искусстве XVI столетия на тему старости.

Старость как отрицательный персонаж, как воплощение искушения, дьявольского ока – одна из самых распространенных интерпретаций в XVI веке. Старость, соблазняющая молодых и неопытных, так же появляется и в картинах XVII века, но экспрессия образа будет значительно снижена. В картинах «Сводня» Дирка ван Бабурена или «Дуэт» Г. Хонтхорста можно увидеть сюжет сводничества при помощи старух.

На рубеже XVI и XVII веков ещё сохранялась традиция символического изображения старости, как например, в гравюре «Зима» из цикла «Времена года», где показана спящая жизнь природы, остановившиеся дела человека, одинокий старик, вкушающий свой обед перед костром и поясняющая сюжет надпись.

И к середине XVII века, несмотря на сохранение иконографии молящихся стариков, изменяется сам характер живописи, приобретая черты реализма. Одинокая женщина сложила руки в молитве перед обедом в картине Николаса Маса: образ vanitas, суеты жизни дополняет натюрморт в нише (песочные часы, Библия), но единство символического настроения разбивает забавный жест кошки. Сочетание символов и юмора реальной жизни отличает сюжеты этих картин.

Одинокий старик, раскуривающий свою трубку, женщина, доедающая кашу, — сливаются с тихой жизнью интерьера комнаты в картинах Геррита Дау. Похожий сюжет воплощен в
эрмитажной картине «Старушка у камина» Якопа де Врела, которую рифмуют вот с лейденским вариантом. Почувствовать разницу можно только находясь рядом с картинами: на первой — напряжённое вглядывание в будущую пустоту, на второй — унылая повседневность… Старость, угасание жизни в образах картин XVII века приобретает более позитивную характеристику: воспоминания, молитва, медитативное состояние.

Размышления в моей комнате
Виллем Годсхалк ван Фоккенброх 
(голландский поэт середины XVII века, перевод: Е.Витковский)

Здесь, в отрешенной тишине,
Скрываюсь я от жизни шумной
С раздумьями наедине;
И мир, нелепый и бездумный,
Отсюда ясно виден мне.
Здесь я страстям подвел итог,
Они, как сновиденья, хрупки, —
Здесь я постигнуть ныне смог,
Посасывая кончик трубки,
Что счастье – это лишь дымок.
Сие и сердцу и уму
Открылось по любым приметам;
Взгляну и сразу всё пойму
И удовольствуюсь ответом,
Что всё на свете – ни к чему.
Мне позволяет мой досуг
Глядеть на мир лукавым оком:
Известен плут как общий друг
Невежда числиться пророком,-
Сплошная видимость вокруг.
Я вижу: на столе, меж книг,
Забыты мною флейта, скрипка:
Ведь звук ещё едва возник,
А уж в пространстве тает зыбко
И гаснет в следующий миг.
Гляжу без горечи и зла на мир,
 когда-то столь любезный,-
И безразлична и светла
Мне память жизни бесполезной,-
А жизнь тем временем прошла.
Дряхлеет плоть в потоке лет, нет рвенья, нет былой отваги,-
Большой потери тоже нет: едва просохнет капля влаги –
К концу подходит наш расцвет.

Музыка: страшная небесная и ужасная бесовская

По небу полуночи ангел летел,
         И тихую песню он пел,
И месяц, и звёзды, и тучи толпой
         Внимали той песне святой.

М.Ю. Лермонтов

Ангельские песни, казалось бы, должны вдохновлять и радовать. Но не всё так просто. История изобразительного искусства знает множество сюжетов в живописи европейских художников, где присутствуют поющие и играющие ангелы. Они упоминаются в тексте Библии, о них обстоятельно говорится в комментариях Отцов Церкви, описывающих музыку сфер. Стимулом к распространению сюжетов музицирующих ангелов стала «Золотая легенда» (Legenda Aurea) – сборник житий святых, который был составлен около 1260 года монахом Якопо де Ворагине. В рассказе об Успении и Короновании Марии повествуется о присутствии ангелов, которые пели вместе с апостолами.

А вот дальше становится уже жутковато. Страшный Суд обычно возвещается ангелами, трубящими в трубы (А. Дюрер «Семь ангелов с трубами») Страшные события приносят эти звуки:

…И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить…
13 И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!

(Откровение Иоанна)

Один из самых знаменитых ансамблей ангелов изображён на внутренней части гентского алтаря братьев ван Эйков. Ангелы изображены без крыльев, один из них (святая Цецилия) играет на органе с металлическими трубами. Выразительность лиц этих ангелов умиляет: музыка горнего мира сложна для исполнения!

Святая Цецилия — не ангел, но она, видимо, им стала после своей мученической кончины. Обычно её изображали как органистку, но Цецилия органисткой никогда не была. Д. Чосер в своих Кентерберийских рассказах подробно излагает житие св. Цецилии и при этом ничего не говорит о ней как об органистке. «Ведомая под звуки музыкальных инструментов в дом своего жениха в день бракосочетания, св. Цецилия взывала к Богу, моля его сохранить ее душу и тело незапятнанными». Дело в том, что выражение «Cantantibus organis» по латыни означает вообще музыкальные инструменты, но в XV веке слово «organis» стали понимать буквально, то есть как «орган». На картине Рафаэля Цецилия отрешённо смотрит вверх, на облако, где поют ангелы. Портативный орган выпадает у неё из рук, её душа стремится к песням божественного мира, которые не слышны обычным смертным.

Музыка — искусство уникальное, способное передать как захватывающую красоту, так и ужас распада — и то, и другое — не выразимое словами. Так, помимо изображения божественной музыки, которую исполняют ангелы и святые, в сюжетах старинной живописи встречаются сцены бесовских наигрышей и макабрических танцев. Музыкальные инструменты в этом случае служили атрибутами смерти и греха: на картине Питера Брейгеля старшего «Триумф смерти» скелеты-палачи, губя людей, передразнивают их.

Подходя к юноше, который играет на лютне своей возлюбленной, скелет тоже музицирует на смычковом инструменте, как бы передразнивая его. Ту же картинку глумления над музыкой в аду мы видим на картине И. Босха: на арфе распят один грешник, дудочка торчит из зада другого несчастного. Греховность праздной музыки у Босха на лицо, видимо, грешники испытывают муки от тех инструментов, играя на которых при жизни, они получали удовольствие.

Итак, с музыкой в старинной живописи XV века всё оказалось непросто. Музыка ангелов прекрасна, но её могут слышать только святые. Некоторых ангелов лучше не слышать вовсе, потому что они возвещают конец мира. Ну, а земная музыка недостойна, ибо не способствует возвышению души, а значит греховна и порицаема. Этот мотив останется жить дальше, в XVII веке, в натюрмортах типа vanitas, и к этому же времени повседневное музицирование, пусть и для удовольствия, всё-таки получит индульгенцию на изображение.


[1] Зримая музыка. Европейская живопись и графика XIV — начала XIX веков / Каталог выставки / ГМИИ им. А.С. Пушкина, декабрь 2000 / Вст. статья А. Майкапара. М., 2000.