выставка — Страница 2

Опасные сравнения. Размышления после посещения выставки

Основная концепция выставки «Имперские столицы», открывшейся 5 октября 2018 года в Государственном Эрмитаже, строится на сопоставлении картин, объединённых в пары, где одна — из коллекции Эрмитажа, а другая — из Художественно-исторического музея Вены.
В прекрасном Двенадцатиколонном зале собрано 14 пар полотен, созданных от Альтдорфера до Пуссена. Каждая пара подобрана по единству сюжета или авторства. Возможно, мой взгляд покажется кому-то спорным, но для меня в искусстве остаются важными такие ценности: красота, уместность, гармония (почти в музыкальном смысле) и эмоция.
Не знаю, как так получилось, но даже для неискушенного зрителя сопоставления, представленные на выставке, очевидны в пользу коллекции Эрмитажа. За некоторыми исключениями. Пожалуй, даже за одним исключением — это пара картин Яна Стена, где венский экземпляр интереснее. Ян Стен — художник, создающий повествовательные полотна, со множеством деталей, так что «музыку живописи» у него услышать сложновато. А вот критерии
движения, за/при/влекательности, кульминации, хитрых риторических ходов — именно в его картинах и работают. Ну и кроме прочего, эрмитажная работа поменьше и потемнее.

Ян Стен. «Остерегайся роскоши» (или «Мир наизнанку»),
Художественно-исторический музей. Вена
Ян Стен. Брачный контракт. Государственные Эрмитаж

Сравнивать две картины учат искусствоведов еще на втором курсе ВУЗа. Не по критерию какая лучше и нравится именно вам, но применительно к рассуждениям об объективном сходстве и различии выразительных средств живописи: композиции и колорита, учат объективному восприятию. Но тут есть тонкость, которую начинаешь замечать позже. При прочих равных (сюжет, уровень мастерства, риторика времени) зритель всегда тянется не к тому, что передает повествовательность, революционный манифест или интеллектуальный символ, зритель идёт на эмоцию. И потому сравнение живописного рассказа и эмоционально динамичной картины всегда будет в пользу второго.

Никола Пуссен. Битва израильтян с амалекитянами, Государственный Эрмитаж

Так, сравнивая две соседствующие работы Пуссена (не могу найти венскую), понимаешь, почему наша, эрмитажная картина — шедевр живописи. Композиция, вызывающая в памяти сцены Ветхого завета, «Илиады», и античных мозаик, кроме опор на классику, потрясающе работает сама по себе и создает вот то самое по-вагнеровски эпическое настроение битвы, то есть дарует эмоцию.

Франс Халс. Портрет молодого человека.
Художественно-исторический музей. Вена
Франс Халс. Портрет молодого человека с перчаткой в руке. Государственный Эрмитаж

Самое неудачное сопоставление, на мой взгляд, — это два портрета Франса Халса. Похожи? Да!! Но один настолько более плоский и бледный, что можно предположить, что незакончен. И да, Халс имел право писать чуть лучше, или чуть хуже, его в этом никто не обвинит, но проблема тут именно в неудачном соседстве, в каком-то формальном выборе экспонирования.

Томас Гейнсборо. Пейзаж в Саффолке. Художественно-исторический музей. Вена
Хаккерт, Якоб Филипп. 1737-1807 Пейзаж с развалинами храмов в Сицилии

Пейзажи Гейнсборо и Хаккерта мне показались очень удачными в своем ансамбле. Они не спорят друг с другом, а дают те самые горизонты или грани восприятия: для «романтиков» и для «классиков».
Несмотря на критику, выставку призываю посетить, скорее всего, вы найдете там там какие-то свои живописные ансамбли, которые вас вдохновят!

Шедевры Лейденской коллекции в Государственном Эрмитаже. Эпоха Рембрандта и Вермеера

Теперь лейденская коллекция приехала и в Санкт-Петербург. По волею случая, по приглашению общества «Друзья Эрмитажа» мне удалось побывать на этой выставке накануне официального открытия. И это оказалось, действительно, счастьем. Из душных залов, наполненных почти доверху преимущественно азиатскими туристами, я попала в прохладу и полумрак просторного
Николаевского зала. «Здесь нет людей, здесь тишина, здесь только Бог, да я… » — почти индивидуальное общение с картинами создаёт иное впечатление. Ну, разница такая же как интимный разговор с другом в кафе или шумная тусовка в баре. Возможно и то, и другое, но впечатления разные.

О коллекции. Многие источники уже писали о ней подробно. О том, что наш современник Томас Каплан с юных лет восхищался творениями Рембрандта и мастеров голландского золотого века. Тем не менее лишь в 2003 году он узнал, что далеко не все шедевры столь любимой им эпохи, включая работы самого Рембрандта, находятся в музеях и что многие из них доступны на художественном рынке. С этого момента он совместно с супругой начал свою невероятно амбициозную коллекционерскую деятельность. И вот 82 работы, где 80 картин и 2 рисунка — перед нами.

О концепции. Выставка объединяет коллекцию Каплан и некоторые картины из коллекции Эрмитажа. Выстраивается некий диалог. Концепция выявлена чётко и просто в оформлении. Если приглядеться к оформлению картин: «наши» в золотых барочных рамах, остальные — в традиционных чёрных рамах, эбенового дерева, впрочем очень красивых, не отвлекающих, но деликатно заканчивающих композицию. Хранитель коллекции голландской живописи в Эрмитаже И.А. Соколова комментирует так: «Не случайно, я должна сказать, что отбор картин Лейденской коллекции очень напоминает отбор XVIII века. В какой-то степени этот диалог неслучаен с собранием Екатерины II, потому что те же мастера были в очень высоком спросе у коллекционеров XVIII века. Прежде всего, конечно, Рембрандт и его окружение и мастера Лейденской школы, мастера тонкого письма. Всегда маленькие картины, очень дорогостоящие, они как раз на антикварном рынке в XVIII веке имели самую высокую стоимость и представляли желанные произведения для коллекций знатоков и знаменитых княжеских собраний, поэтому они все в XVIII веке попали в прославленные коллекции. И так случилось, что несколько вещей, восемь вещей могут составить разговор с произведениями из Лейденской коллекции».

Круг произведений. Кроме того, акцент сделан на лейденских художниках, в качестве опоры взяты мощные столпы голландской живописи «золотого» XVII века:
двенадцать живописных творений и один рисунок Рембрандта Харменса ван Рейна,
по одному произведению Яна Вермеера Делфтского и Карела Фабрициуса, две картины Франса Халса,
девять картин Геррита Дау/Доу, четыре работы Яна Ливенса etc.

О выставке. Нейтрального сероватого оттенка перегородки делят зал на смысловые зоны, обозначенные подписями: портреты, аллегории чувств и искусств, развлечения, музыка, мифология, повседневность, карнавалы и многое другое. Такая чёткость в подаче визуального материала позволяет зрителю получить не только эмоциональное впечатление, но и вникнуть в тот интеллектуальный диалог, к которому призывают создатели выставки. В общем полумраке каждая картина насыщена своим локальным освещением. И это очень важно для восприятия старинной живописи — чётче видно, и зрительно, и психологически! Подобный тип освещения я видела на выставке в Таллинской ратуше. Подробное описание картины, с деликатным указанием на возможную символическую трактовку меня порадовал особенно — возможно, но необязательно, ведь вещь, изображённая с такой любовью к её материальным проявлениям вполне может быть ценна сама по себе.

Что мне понравилось особенно? То, от чего появились сильные чувства, конечно! Это эрмитажная «Старушка у камина» Якопа де Врела, которую рифмуют вот с этим вариантом. Почувствовать разницу можно только находясь рядом с картинами: на первой — напряжённое вглядывание в будущую пустоту, на второй — унылая повседневность…

Рассмешила вот эта картина Питера ван Лара «Автопортрет с атрибутами занятий магией» — думаю, что художник сам веселился, когда её создавал. Юмора и эксперимента там много!

Ну и очередная медитация перед картиной Вермеера «Девушка за верджиналом». Это тот редкий случай, когда красота линий, невозможность что-то добавить или убавить, восторг от уюта и теплоты красок — уводит в мечтательный мир «закартинья»…

В тексте использован материал с сайтов:

Государственный Пушкинский музей

Интервью с И.А. Соколовой

Петропавловская крепость, Инженерный дом, Петербургский модерн

Великолепная выставка, которая вполне могла бы стать постоянной экспозицией, но увы, закрывается буквально завтра. Материал подобран так, что понятно и интересно даже без экскурсии. Много объяснено на стендах, отличный этикетаж, продумана логика экспозиции. Представлена мебель, фарфор, светильники, предметы быта, одежда, детали женского гардероба, каминные зеркала, архитектурная графика и фотографии, эфемеризмы типа театральных программок и меню.

И кругом нежнейшие фисташковые и травяные оттенки, слоновая кость, розоватые, коралловые, небесно-голубые и оливковые тона, светлое дерево, глянцевые изразцы. Конечно, много цветов: лилий, ирисов, чертополохов, подсолнухов и водных растений.

Отдельное место уделено освещению в экспозиции. В связи с тем, что в начале XX века электричество активно входит в повседневность, то и насладиться заново этим чудом, снова понять и пережить это обычное в наши дни явление — как чудо — можно в залах это выставки.

А вчера на экскурсии было прочитано стихотворение З. Гиппиус (1901 год) «Электричество» — очень поэтичный образ!

Две нити вместе свиты,
Концы обнажены.
То «да» и «нет», — не слиты,
Не слиты — сплетены.
Их темное сплетенье
И тесно, и мертво.
Но ждет их воскресенье,
И ждут они его.
Концов концы коснутся —
Другие «да» и «нет»,
И «да» и «нет» проснутся,
Сплетенные сольются,
И смерть их будет — Свет.

Эпоха Рембрандта и Вермеера. Шедевры Лейденской коллекции: про аллегорию чувств, неизвестного Рембрандта, недобросовестную медицину, в общем, надо идти!

В голландской и фламандской живописи XVII век художники часто обращаются к циклам картин, составляющим части одного целого, например: «Четыре первостихии», «Четыре времени года», «Двенадцать месяцев», «Четыре темперамента», «Пять чувств» — это наследие традиций эпохи Возрождения в Италии. Подобные сюжеты иллюстрировали совокупность материальных проявлений Природы. Явление микро-и макрокосмичности человека и вселенной – общее мировоззрение эпохи Возрождения, сохранилось в известном смысле и в период барокко.

Джорджоне. Три возраста мужчины. 1500-1510

«Унаследованная от поздней античности, составившая необходимую часть ренессансного пантеизма, микроскопическая система была построена на символических уподоблениях частей тела, темпераментов, пяти чувств, возрастов человека стихиям, временам года, месяцам и прочим реалиям природы. Тем самым, человек рассматривался, даже при сохранении традиционной богословской «рамки», как сугубо естественное, материальное существо. Сама микрокосмичность, составленность человека из кирпичиков вселенной становилась теперь залогом его богоподобного совершенства, тогда как в средние века, напротив, изымали человека как образ и подобие божие из тварного мира, подчеркивая его сверхъестественную обособленность от чувственно осязаемой среды» (1).

Колери, Луис де, до 1582-1621 или 1622 Аллегория пяти чувств Около 1620 г.

Часто изображение музыкантов является символом «Слуха» в излюбленной художниками того времени серии «Пять Чувств», чаще всего такие сюжеты встречаются в натюрмортах, но есть примеры и в других жанров. Например, Адриан ван Остаде (1610-1685), серия «Пять чувств» (Государственный Эрмитаж).

А вот еще одна занятная серия картин на тему пяти чувств человека, созданная голландским художником Рембрандтом. Причем, все желающие могут в скором времени с ней ознакомиться на выставке в ГМИИ им. А.С. Пушкина в Москве.

Эта серия картин относится к раннему творчеству художника, и представляет совсем не размышления о возвышенных материях Вселенной как у Колери, и не о бытовых делах повседневности как у Остаде, а, скорее обращается к критике нравов, к сатире.

В «Торговце очками» очки продаются слепым, головные боли лечатся сомнительными операциями скальпелем (вспомним Босха «Извлечение камня глупости»!), в «Певцах» поют, в «Пациенте без сознания» приводят в чувства молодого человека после самой распространенной оздоровительной процедуры — кровопускания. Картина с изображением аллегории вкуса еще не найдена, что создает ощущение многоточия в этой изящной рембрантовской сюите.

Добавлю пару слов о том, почему тут всплывает тема недобросовестной медицины. В середине XVII века в Голландии существовало множество разновидностей врачебной практики: лекари объединялись в общества, требуя от муниципальных властей льгот и привилегий. Существовало условное деление докторов на интеллектуальных врачей, обучившихся в университете, изучавших науки, философию, латынь и греческий, на хирургов, делавших операции, и на аптекарей. Были так же и дантисты, и специалисты по лечению глазных болезней, были и шарлатаны, предлагавшие панацею от всех болезней. В общем-то ничего существенно не изменилось за последние 400 лет…

Итак, если у вас есть желание посмотреть картины Рембрандта, Доу, Ливенса, Мириса и других голландцев из крупнейшей коллекции старинной живописи американского собирателя картин Томаса Каплана, порассуждать о нравах, повседневной красоте жизни и тонкости художественного письма, то с 28 марта – 22 июля ГМИИ им. Пушкина вас ждет. Я уже собираюсь!

______________________________________________________________________

Соколов М.Н. Бытовые образы в западноевропейской живописи XV-XVII веков, 1994
Smith Pamela H. Science and Taste: Painting, Passions, and the New Philosophy in Seventeenth-Century Leiden // Isis. Vol. 90. No. 3. Sep., 1999. Pp. 421-461

Чтить ли китч — вот в чём вопрос

В корпусе Бенуа Русского музея проходит выставка, посвященная творчеству Генриха Семирадского и художников его круга.
Впечатления от нее остаются противоречивые. И хотя живопись не обладает таким же сильным эмоциональным воздействием, как музыка или театр (что не уменьшает другие достоинства и выразительность живописи), но такое количество вакханалий, страданий, убийств, исступления не могут не затронуть чувств зрителя.
Экспозиция нарастает постепенно, прибавляя цвет, объемы, яркость, эмоции, пафос. Первые впечатления связаны с предчувствием интриги и радости цвета после серо-белой зимней гаммы петербургских улиц. Поначалу вам хочется впитывать этот теплый, янтарный свет, это беззаботное солнце Италии, пойманное и запечатленное художниками на плоскости холстов. Безобидные виды Рима и пейзажи Кампаньи, созданные в поэтическом духе Павла Муратова, встречают зрителя в первых залах и продолжаются в уже более внушительных по размеру полотнах, пафосно рассказывающих о жизни первых христиан. И вот тут начинается поток избыточных театральных эмоций, с которыми зритель, еще не уставший, после свеженького морозца, может справиться.

Раннехристианские мученики, испуганные дикими зверями, и звере-подобными развратными римлянами, распятие рабов на крестах Бронникова, композиционно повторяющее то самое главное Распятие, но деликатно не претендующее в своём названии. Изящные сцены С. Бакаловича в духе прерафаэлитов, рассказывающих в розово-небесных тонах о сценах из повседневной жизни древних римлян: улочки, встречи, рабы, плебеи и патриции. Потрясающим откровением, открытием живописности являются акварели Верещагина и Чистякова, где есть эстетика колорита, и нет лишних сюжетов, которым нужно сочувствовать или терзаться. Это удивительно красивые миниатюры, и… на этом всё.
И идя дальше, в глубины следующих залов, задыхаясь от красоты Фрины, которая уже пробегает вдали и вот-вот предстанет во всем своем великолепии, захлёбываясь от аромата роз, изнемогая от шороха раскаленного песка Эллады, бушующего моря, зритель может как-то слегка… расстегнуть пуговку рубашки, расслабить шарфик и посмотреть на часы. Становится жарко, даже душновато.

Г. Семирадский. Фрина на празднике Посейдона в Элевсине, 1889

После того, как вы встретились с апофеозом Фрины, жрецами древней Греции, с очередным Христом, который смиренно проповедует, исцеляет, увещевает. После изнуряющей «Оргии» Катарбинского, богато-театральной картиной выбора между вазой и женщиной, пафосно-театральной смертью Нерона, вдруг хочется бежать. Непонятно, в сущности, от чего. Становится слишком много, слишком приторно, сладко, сочно. Вы словно несётесь на карусели, которая никак не остановится, а вокруг мелькает бесконечно прекрасный розовый сад, и солнце, и все вокруг говорят гекзаметром, экзальтированно смеются, трясутся в экстазе, задевают ваши эмоции если не сюжетом, то колоритом, размером холста, подробностями и деталями истошно красивой жизни. И знаете какой картины тут по-честному не хватает? Она бы многое прояснила. «Розы Гелиогабала» Альма-Тадемы.

Лоуренс Альма-Тадема Розы Гелиогабала. 1888

Эта выставка поднимает интереснейший вопрос китча в искусстве. Но почему-то вопрос этот остается плавать в неосознанном пространстве вздохов и охов, запертых в непредосудительном «красиво», либо же в искусствоведческих терминах «эклектика» и «академизм». И это всё так и есть, и может именно так называться. Но одновременно, это собрание красивых вещей, наполненных пузырями эмоций, в которые ни за что не верится. И, да, это не отменяет их красоты или красивости (тут могут быть варианты) и даже гениальности живописного мастерства, которое можно и нужно чтить.