Старость: благородная и не очень…

Благородная старость в облике благообразных бородатых старцев, апостолов, пророков и праведников – эти образы можно всегда найти в композиции алтарной картины нидерландской живописи. Однако есть и другие варианты старости, далёкие от благородства и мудрости.

«Седина в бороду – бес в ребро»! Флирт старика с девушкой, карикатурный неравный брак, сюжет «Суссана и старцы», влюбленный старец/старуха, покупающие любовь девушки/юноши, сводничество – вот темы, популярные в изобразительном искусстве XVI столетия на тему старости.

Старость как отрицательный персонаж, как воплощение искушения, дьявольского ока – одна из самых распространенных интерпретаций в XVI веке. Старость, соблазняющая молодых и неопытных, так же появляется и в картинах XVII века, но экспрессия образа будет значительно снижена. В картинах «Сводня» Дирка ван Бабурена или «Дуэт» Г. Хонтхорста можно увидеть сюжет сводничества при помощи старух.

На рубеже XVI и XVII веков ещё сохранялась традиция символического изображения старости, как например, в гравюре «Зима» из цикла «Времена года», где показана спящая жизнь природы, остановившиеся дела человека, одинокий старик, вкушающий свой обед перед костром и поясняющая сюжет надпись.

И к середине XVII века, несмотря на сохранение иконографии молящихся стариков, изменяется сам характер живописи, приобретая черты реализма. Одинокая женщина сложила руки в молитве перед обедом в картине Николаса Маса: образ vanitas, суеты жизни дополняет натюрморт в нише (песочные часы, Библия), но единство символического настроения разбивает забавный жест кошки. Сочетание символов и юмора реальной жизни отличает сюжеты этих картин.

Одинокий старик, раскуривающий свою трубку, женщина, доедающая кашу, — сливаются с тихой жизнью интерьера комнаты в картинах Геррита Дау. Похожий сюжет воплощен в
эрмитажной картине «Старушка у камина» Якопа де Врела, которую рифмуют вот с лейденским вариантом. Почувствовать разницу можно только находясь рядом с картинами: на первой — напряжённое вглядывание в будущую пустоту, на второй — унылая повседневность… Старость, угасание жизни в образах картин XVII века приобретает более позитивную характеристику: воспоминания, молитва, медитативное состояние.

Размышления в моей комнате
Виллем Годсхалк ван Фоккенброх 
(голландский поэт середины XVII века, перевод: Е.Витковский)

Здесь, в отрешенной тишине,
Скрываюсь я от жизни шумной
С раздумьями наедине;
И мир, нелепый и бездумный,
Отсюда ясно виден мне.
Здесь я страстям подвел итог,
Они, как сновиденья, хрупки, —
Здесь я постигнуть ныне смог,
Посасывая кончик трубки,
Что счастье – это лишь дымок.
Сие и сердцу и уму
Открылось по любым приметам;
Взгляну и сразу всё пойму
И удовольствуюсь ответом,
Что всё на свете – ни к чему.
Мне позволяет мой досуг
Глядеть на мир лукавым оком:
Известен плут как общий друг
Невежда числиться пророком,-
Сплошная видимость вокруг.
Я вижу: на столе, меж книг,
Забыты мною флейта, скрипка:
Ведь звук ещё едва возник,
А уж в пространстве тает зыбко
И гаснет в следующий миг.
Гляжу без горечи и зла на мир,
 когда-то столь любезный,-
И безразлична и светла
Мне память жизни бесполезной,-
А жизнь тем временем прошла.
Дряхлеет плоть в потоке лет, нет рвенья, нет былой отваги,-
Большой потери тоже нет: едва просохнет капля влаги –
К концу подходит наш расцвет.

От адских котлов до мясных лавок

Сюжеты безобразного, подробно физиологичного, эмоционально неприятного часто встречаются в старинной нидерландской живописи. Возможно, потому что к началу XV века с новой силой возродилось представление о том, что перед самым Концом Света и пришествием Христа, который провозгласит Страшный суд, на земле объявится Антихрист — прекрасный лицом и телом «ложный мессия». Следуя этой логике, красота часто бывает ложной, а безобразное — образы более правдивые и безопасные.
Физическая, телесная смерть в искусстве XV-XVI веков представлена детально в алтарных распятиях, в подробных описаниях мучений и пыток христианских святых, страданий в чистилище. Например, триптих «Оплакивание» Квентина Массейса, где художник изображает смерть Христа, плач Марии и апостолов. На левой створке этого триптиха мы видим сюжет «Усекновения головы» Иоанна Предтечи в сочетании с холодным жестом Иродиады, которая издевательски касается ложкой головы Иоанна.

Необычный сюжет «Арест и казнь Сизамна» «украшает» разъединенные створки диптиха, выполненного в 1498 году брюггским живописцем Герардом Давидом для зала заседаний местной ратуши. Не религиозная, но назидательная история о справедливости персидского царя Камбиза. Судью Сизамна, уличенного во взяточничестве, хватают по приказу царя и заживо освежёвывают. Здесь изображена подробная пытка: с подсудимого снимают кожу и при этом ни единый мускул не дрогнул на его лице. Такой вариант наказания Марсия, но в более прозаическом, земном изложении.

Так сказал Дарий. Затем царь поставил сатрапом Сард своего сводного брата Артаферна и вместе с Гистиеем отбыл в Сусы. Отана же он назначил начальником войска в Приморской области. Отец этого Отана — Сисамн был одним из царских судей. За то, что этот Сисамн, подкупленный деньгами, вынес несправедливый приговор, царь Камбис велел его казнить и содрать кожу. Кожу эту царь приказал выдубить, нарезать из неё ремней и затем обтянуть ими судейское кресло, на котором тот восседал в суде. Обтянув кресло, Камбис назначил судьёй вместо Сисамна, которого казнил и велел затем содрать кожу, его сына, повелев ему помнить, на каком кресле восседая, он судит.
— Геродот. История. Книга 5, глава 25.

Общий демографический спад в Европе, голод и неурожаи, низкая продолжительность жизни, эпидемии чумы – все это так же сформировало новые темы в восприятии смерти, в частности, в живописи. Существовали изображения надгробий того периода, где в качестве сюжетов выбирались «пляска смерти» или «триумф смерти»: жутковатые, но иногда даже и забавные по своему настроение сцены. Избавление от страха приходит через смех — дерзновенный, вызывающий, нахальный… Макабрические танцы [2] возникли в искусстве Италии XIII-XV веков и распространились широко за пределы страны – в частности, на территорию Западной Европы [3].

Многочисленные образы ада мы можем наблюдать у Иеронима Босха. Тут и мучения, и терзания, и пляски-кривлянья.

Но земля растлилась пред лицем Божиим, и наполнилась злодеяниями. И воззрел Бог на землю, — и вот, она растленна: ибо плоть извратила путь свой на земле.
VI Книга Бытия.

Интересно, что при восприятии картин с такими мрачными образами, зритель всё же не испытает физического отвращения: «Когда мы слышим слово «жертва» или «мученик», то в сознании возникают образы людей, способных чувствовать то, что чувствуем мы, и потому вызывающие у нас сострадание, злорадство или иные чувства. Но присмотримся к тому, как Босх изображает мучеников. Их тела, их жесты, мимика настолько элементарны, что, глядя на них, мы погружаемся в мир, где никто не может воспринимать ничего относящегося к душевной жизни» [1].

Смотря на картины изобилия (кухня, натюрморты в сценах рынка, мясной лавки) Питера Артсена, художника середины XVI века, возникают невольные аналогии с образами ада. Груда мяса, части тела, перемешанные в неопределенную массу, кровь и отсутствие эмоций – все это уже было знакомо: «сами адские муки в позднесредневековой литературе и соответствующей иконографии — с натуралистическими сценами вываривания грешников в котле, мясницким разделыванием их на части, поджариванием на вертеле – обретают в XIV-XV веках отчетливо кулинарный характер» [4]. В XVII веке тема смерти разовьется в ещё одном жанре: в натюрмортах типа vanitas и композициях на охотничье-трофейную тематику (заинтересовавшимся этой специфиеческой темой, рекомендую открыть эту ссылку, там много «интересного». Можно ещё сюда зайти, в продолжение макабра).


[1] Степанов А.В. Указ. соч., 2009. С. 142.
[2] Культурные связи в Европе эпохи Возрождения, 2010. С. 57
[3]«Э. Маль полагал, что наиболее ранняя пляска мертвецов представляла собой иллюстрацию в жанре пантомимы к какой-нибудь проповеди на тему смерти. Первоначально исполнявшаяся в церкви, она вышла за ее стены, чтобы разыгрываться на подмостках: в качестве моралите, что и имело место в 1449 году в Брюггге в «резиденции» герцога Бургундского. Затем — в виде рисунков, гравюр и миниатюр — она стала популярным «комиксом», который донесли до нас многочисленные иконографические свидетельства. В том, что эволюция протекала именно так, нет практически никаких сомнений. Но, быть может, следует подняться еще выше и обнаружить у истоков театрализованных проповедей древние пляски, христианизированные и переосмысленные проповедниками. Осуществить эти изменения было тем легче, что вера в хороводы мертвецов имела чрезвычайно широкое распространение». Цит. по: Делюмо Ж. Грех и страх: Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII-XVIII вв.). Екатеринбург, 2003. С. 92-147
[4] Соколов М.Н. Бытовые образы в западноевропейской живописи XV-XVII веков, 1994. С. 143.

Музыка: страшная небесная и ужасная бесовская

По небу полуночи ангел летел,
         И тихую песню он пел,
И месяц, и звёзды, и тучи толпой
         Внимали той песне святой.

М.Ю. Лермонтов

Ангельские песни, казалось бы, должны вдохновлять и радовать. Но не всё так просто. История изобразительного искусства знает множество сюжетов в живописи европейских художников, где присутствуют поющие и играющие ангелы. Они упоминаются в тексте Библии, о них обстоятельно говорится в комментариях Отцов Церкви, описывающих музыку сфер. Стимулом к распространению сюжетов музицирующих ангелов стала «Золотая легенда» (Legenda Aurea) – сборник житий святых, который был составлен около 1260 года монахом Якопо де Ворагине. В рассказе об Успении и Короновании Марии повествуется о присутствии ангелов, которые пели вместе с апостолами.

А вот дальше становится уже жутковато. Страшный Суд обычно возвещается ангелами, трубящими в трубы (А. Дюрер «Семь ангелов с трубами») Страшные события приносят эти звуки:

…И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить…
13 И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!

(Откровение Иоанна)

Один из самых знаменитых ансамблей ангелов изображён на внутренней части гентского алтаря братьев ван Эйков. Ангелы изображены без крыльев, один из них (святая Цецилия) играет на органе с металлическими трубами. Выразительность лиц этих ангелов умиляет: музыка горнего мира сложна для исполнения!

Святая Цецилия — не ангел, но она, видимо, им стала после своей мученической кончины. Обычно её изображали как органистку, но Цецилия органисткой никогда не была. Д. Чосер в своих Кентерберийских рассказах подробно излагает житие св. Цецилии и при этом ничего не говорит о ней как об органистке. «Ведомая под звуки музыкальных инструментов в дом своего жениха в день бракосочетания, св. Цецилия взывала к Богу, моля его сохранить ее душу и тело незапятнанными». Дело в том, что выражение «Cantantibus organis» по латыни означает вообще музыкальные инструменты, но в XV веке слово «organis» стали понимать буквально, то есть как «орган». На картине Рафаэля Цецилия отрешённо смотрит вверх, на облако, где поют ангелы. Портативный орган выпадает у неё из рук, её душа стремится к песням божественного мира, которые не слышны обычным смертным.

Музыка — искусство уникальное, способное передать как захватывающую красоту, так и ужас распада — и то, и другое — не выразимое словами. Так, помимо изображения божественной музыки, которую исполняют ангелы и святые, в сюжетах старинной живописи встречаются сцены бесовских наигрышей и макабрических танцев. Музыкальные инструменты в этом случае служили атрибутами смерти и греха: на картине Питера Брейгеля старшего «Триумф смерти» скелеты-палачи, губя людей, передразнивают их.

Подходя к юноше, который играет на лютне своей возлюбленной, скелет тоже музицирует на смычковом инструменте, как бы передразнивая его. Ту же картинку глумления над музыкой в аду мы видим на картине И. Босха: на арфе распят один грешник, дудочка торчит из зада другого несчастного. Греховность праздной музыки у Босха на лицо, видимо, грешники испытывают муки от тех инструментов, играя на которых при жизни, они получали удовольствие.

Итак, с музыкой в старинной живописи XV века всё оказалось непросто. Музыка ангелов прекрасна, но её могут слышать только святые. Некоторых ангелов лучше не слышать вовсе, потому что они возвещают конец мира. Ну, а земная музыка недостойна, ибо не способствует возвышению души, а значит греховна и порицаема. Этот мотив останется жить дальше, в XVII веке, в натюрмортах типа vanitas, и к этому же времени повседневное музицирование, пусть и для удовольствия, всё-таки получит индульгенцию на изображение.


[1] Зримая музыка. Европейская живопись и графика XIV — начала XIX веков / Каталог выставки / ГМИИ им. А.С. Пушкина, декабрь 2000 / Вст. статья А. Майкапара. М., 2000.

В гостях у менял

Средневековые убеждения в том, что время принадлежит Богу и потому не может быть продано[1], сохранялись и в мировоззрении людей XV века. Кредитные операции широко распространились в определённых профессиях, и «продажа времени» в работе менял и ростовщиков, вопреки церковным постановлениям, превратилась в повседневное явление. Кредитор, как утверждала церковь, требуя проценты, взимал то, что не было его собственностью – время.

«С начала ХIII века до конца XV, главной стала пара dives и pauper, богатый и бедный. Действительно, обновление экономики и подъем городов, укрепление королевской власти и проповедь церкви, особенно нищенствующих орденов, дали возможность для усиления роли денег, хотя, как мне кажется, тот порог, за которым начинается капитализм, перейден так и не был, причем тогда же росла популярность добровольной бедности и особо подчеркивалась бедность Христа» — пишет исследователь средневековой культуры Жак ле Гофф[1].


Подобные убеждения создавали отрицательные образы менял и банкиров – как символы корысти, страсти, алчности, несдержанности. Например, в картинах нидерландского мастера середины XVI века Мариуса ван Реймерсвале (Marinus van Reymerswaele) можно найти несколько картин с изображением менял – это страшные физиономии, искривленные в гримасе жадности. Эту тему критики и обличения жадности поддерживает учитель Реймерсвале, Квентин Массейс, живший в начале XVI века.

Однако не все менялы по версии художников были обречены на адские муки. Приглядимся к «Меняле с женой» Массейса. Здесь нет карикатурности и критики, присущей его ученику Реймерсвале. Дама, читающая святое писание, демонстрирует скорее внутреннюю благость и стремление к исполнению заповедей. Картина наполнена едва заметными символами, некоторыми натюрмортными намёками, выводящими сюжет за рамки быта: апельсин на полке, как напоминание о райском древе познания, чётки — атрибут благочестия, погасшая свеча — как напоминание о vanitas, жемчуг, как некоторая аллюзия на Евангелие («Подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин»), в зеркале на столе отражается заоконный пейзаж, включая макрокосм города в микрокосм комнаты…

«От картины веет теплом, достатком, привычкой к чёткой, честной работе, к опрятности и аккуратности во всём. Не сводя глаз со стрелкой весов, на которых проверяется достоинство монеты, меняла подался корпусом к жене, словно предлагая ей подтвердить безупречность проделанной им процедуры. Жена переворачивает страницу молитвенника, в котором открылась миниатюра, изображающая Мадонну с Младенцем и с книгой, наклонилась к нему навстречу и бросает задумчивый взгляд на весы. Они понимают друг друга без слов, их жизнь течёт в согласованном ритме, выраженным и в обоюдосердечном наклоном, и пересечение взглядов в точке, важной для них обоих, и точными движениями проворных пальцев. Занятия их различны, но забота одна: «Не делайте неправды в суде, в мере, в весе и в измерении» — таков моральный кодекс строителей капитализма, имеющие два основания Священное Писание и финансы». — А. Степанов (3)

Так по-разному представлена тема профессии ростовщиков и менял у этих двух художников, живших в XVI веке. Разные грани и акценты восприятия смысла живописи и отношения к деньгам.

P.S. Картина Массейса «Меняла с женой» оказалась в коллекции Корнелиуса ван дер Гиста, торговца специями, вложившего весь свой капитал в меценатство. Художник Виллем Хахт создал ряд полотен, аллегорически изображающих живописную кунсткамеру Гиста. Среди прочих шедевров, в углу приютилась и картина Массейса.


[1] Ястребицкая А.Л. Западная Европа в XI – XIII веках. М., 1978. С. 15.

[2] Ле Гофф, Жак. Средневековье и деньги: очерк исторической антропологии / Пер. с франц. М.Ю. Некрасова. СПб., 2010. С. 8.

[3] А. Степанов. Степанов А.В. Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия. М., 2009

В мастерской ювелира
Портной
Художник в мастерской



Художник в мастерской

Художник в мастерской – сюжет, появляющийся в живописи нидерландских мастеров XV-XVI веков, и его зарождение в искусстве можно наблюдать в алтарной картине «Св. Лука, рисующий Мадонну».

Древние церковные писатели сообщают, что святой Лука, удовлетворяя благочестивое желание христиан, первый написал красками образ Пресвятой Богородицы, держащей на руках своих Предвечного Младенца, а потом написал и иные две иконы Пресвятой Богородицы и принес их на благоусмотрение Богоматери. Она же, рассмотрев иконы, сказала: «Благодать Родившегося от Меня и Моя милость с сими иконами да будут». Легенда о св. Луке византийского происхождения, а на запад она проникла в последней четверти XII века.

В работе Рогира ван дер Вейдена «Святой Лука, рисующий Мадонну» мы видим сцену в интерьере – св. Лука преклонив колени, запечатлевает образ Богородицы и Спасителя. Мадонна не позирует, Её облик, словно духовное видение, открывшееся св. Луке. За спиной живописца через приоткрытую дверь видны бык и книга — его традиционные атрибуты как одного из авторов Четвероевангелия. Два персонажа, стоящие около зубцов стены в созерцании пейзажа, возможно, Иоаким и Анна, родители Марии.

Говоря о вариантах иконографии сюжета «художник в мастерской», приведем примеры картин Яна Госсарта – нидерландского живописца, который обращается к этому сюжету несколько раз. Здесь св. Лука изображен в интерьере огромного роскошного палаццо, он сидит перед Мадонной с Младенцем, что вполне объяснимо итальянскими влияниями, которые Ян Госсарт воспринял во время своих путешествий. А вот иная картина: Лука преклонил колени перед Девой Марией, а действие происходит не в домашнем, а в церковном интерьере. Впоследствии сюжет о святом Луке, пишущем Мадонну, трансформируется в сцены «В мастерской художника», которые в XVII веке приобретут черты постмифологической концепции: повседневность событий с легким дидактическим обобщением.

В независимой Нидерландской республике, в её северных провинциях основной государственной религией с конца XVI века считался кальвинизм, одно из направлений протестантизма. Кальвинизм отрицал поклонение иконам, храмовой живописи и кресту. Но иконографические традиции продолжают жить и в новых культурных условиях. В XVII веке продолжает развиваться иконография сюжета «В мастерской художника». Появляется новая мебель, детали интерьера, быта, новые приспособления: мольберт, палитра, учебные гипсы. Часто композиции разрастаются, в них включаются дополнительные персонажи, сакральное значение действия стирается, и священная композиция превращается в бытовую сцену из жизни бюргерского общества, будни профессии (пусть и самой романтической из всех), как это происходит в работе Яна Моленара, Микаэля Мушера, Яна Стена, Франса Мириса.

Иногда композиции с изображением мастерской напоминают учебный класс, как в картине Яна Стена «Урок живописи».

Следуя старинным традициям эмблематического обобщения, появляются не просто сцены в мастерской, а символические образы как «Искусство живописи» Вермеера, где фигура девушки-музы, по мнению исследователей, была создана на основе эмблемы «Муза истории Клио», данной в книге Чезаре Рипа «Иконография».

Живопись – традиционно считалась профессией для мужчин, но в XVII веке появились профессиональные художницы-женщины[1]. Насчитывается несколько десятков женских биографий, которые свидетельствуют о профессиональных занятиях живописью. Для дам было почти невозможным вступить в гильдию живописцев, за исключением нескольких уникальных случаев, как например, Юдит Лейстер. Ян Стен, Габриэль Метсю в середине XVII века показывают в своих картинах молодых женщин в интерьере, занимающихся профессиональным рисунком. Об этом нам говорит ряд специальных приспособлений: мольберт, гипсовые головы, планшет, букет в вазе и т.д. В этих картинах женщины перестают быть музами и любовными аллегориями. Впервые женщина занимается традиционно мужским занятием, и эта ситуация отражается в картинах той эпохи.
Несмотря на изменение иконографических схем, снижение обобщающего значения (от символов — к быту), в галерее этих образов можно увидеть живописную традицию, которую продолжали художники на протяжении XV-XVII веков.



  • [1] Walsh John. Jan Steen: The Drawing Lesson // Getty Museum Studies on Art. 1996. P. 56
  • Jongh E. De. Questions of meaning. Theme and motif in Dutch 17-century painting. Leiden, 1995. P. 135
  • https://ru.wikipedia.org/wiki/Аллегория_Живописи
  • https://www.hermitagemuseum.org/wps/portal/hermitage/digital-collection/01.+Paintings/38861/?lng=ru
  • https://tito0107.livejournal.com/274547.html