Символы музыки в живописи: Часть 1. Vanitas

Символы музыки в живописи: Часть 2. Пять чувств
Символы музыки в живописи: Часть 3. Музыканты-шуты
Символы музыки в живописи: Часть 4. В мастерской художника и в кабинете учёного

Я вижу: на столе, меж книг,
Забыты мною флейта, скрипка:
Ведь звук ещё едва возник,
А уж в пространстве тает зыбко
И гаснет в следующий миг.
(отрывок из стихотворения «Размышления в моей комнате» Виллема Годсхалка ван Фоккенброха, голландского поэта XVII века).

Изображая музыкальные инструменты и сцены музицирования, голландские мастера XVII века часто обращались к аллегории vanitas. Включение музыкальных инструментов в число символов vanitas находит оправдание в книге Екклезиаста:

«Я предпринял большие дела: […] завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих – разные музыкальные орудия» (Еккл.2:4, 8).

Ярче всего философская идея vanitas получила распространение в натюрмортах, но и в бытовой живописи эта аллегория бренности встречалась довольно часто. Музыка — ноты, музыкальные инструменты и музыканты – наиболее яркий символ быстротечности и эфемерности бытия.

John Playford`s English Dansing Master The new exchange (скрипка, лютня, виола)

Так проходит слава земная — Sic transit Gloria mundi – это так называемый философский, духовный уровень восприятия и постоянный символ. В качестве примера можно привести «Домашний концерт» Дирка Халса. Существует несколько вариантов этой картины: в Государственном Эрмитаже и в киевском музее Западного и Восточного искусств – с некоторыми различиями. Эрмитажная картина насыщена дополнительными предметами-символами, иллюстрирующими vanitas. Перед музыкантами, на полу разбросаны увядающие цветы, справа в натюрморте изображена дорогая посуда, кубок с благовониями. Эти детали интерьера в сочетании с роскошной одеждой музыкантов напоминают нам о быстротечности веселой жизни человека, о бренности богатства, славы и роскоши:

Нам отсчитанное счастье
Быстротечно, как свеча:
Угасает в одночасье
Всё, что вспыхнет сгоряча. («Суета сует» Дирк Рафаэлисон Кампхёйзен голландский поэт XVII века).

Кроме того, можно в европейской живописи XVI-XVII веков обычные бытовые сцены нередко скрывают евангельские аллегории, содержащие нравоучительный подтекст.

«Установилось мнение, что эпизоды флирта, сопряженного с музицированием, смакованием яств и напитков либо иными досугами, в той или иной мере отходят к таким одиозным позднесредневековым иконографическим типам, как олицетворения Любострастия и Похоти, изображение беспутной жизни блудного сына либо же греховного состояния человечества накануне Потопа»[1]

Робер де Визе (1650-1723) Prelude, теорба

Таковы работы Я. Дюка «Веселящаяся компания» (1670), И. Элиаса «Веселая компания» (1620), К. ван дер Ланена «Блудный сын» (вторая четверть XVII века) и другие. Музыкальные инструменты и исполнители в данных сюжетах – олицетворяют пороки прожигания жизни, неразумного веселья, власти грубых чувств. Но вместе с тем, музыкант-блудный сын может олицетворять человека, познающего мир во всех его проявлениях: и порочных и праведных.

«Зри мир чувств и, познавая его, учись умеренности» — гласит пословица того времени.


[1] М.Н. Соколов «Бытовые образы в западноевропейской живописи XV-XVII веков». М. 1994, с. 83-84

Композиция в натюрморте. Часть 3: что выбирает художник?

В выборе предметов, составляющих натюрморт, голландские мастера отличаются от своих коллег из Фландрии, Италии или Франции XVII века. Фламандский натюрморт, как ближайший «собрат» голландского отличается изобилием, мощью и монументальностью, он истинно барочный. Он предлагает зрителю не still-life «тихую жизнь вещей», а демонстрацию фантастического набора предметов, объединенного страстным порывом. Рыба и другие морские обитатели только что пойманы и в них еще теплится жизнь, щебечут птицы, безобразничают обезьяны, как на картинах Снайдерса.

Фрукты, книги, драгоценности, морские раковины, музыкальные инструменты, дорогая посуда – всё это объединено страстным порывом ветра или бури, что мы часто можем увидеть в натюрмортах Яна Давидса де Хема, созданных им в период проживания во Фландрии.

В итальянских натюрмортах того же периода можно увидеть изображения музыкальных инструментов[1] – в различных ракурсах, положениях, с многочисленными подробностями устройства.
В таких натюрмортах ощущается восхищение художника формой инструментов, выпуклостями и выгнутостями.

В голландском натюрморте мы никогда не увидим предметов, подобранных лишь по красоте формы и материала, в компоновке группы вещей всегда есть бытовое, утилитарное объяснение: либо это стол ученого, либо остатки завтрака или ваза с фруктами и цветами. Конечно, художник что-то дополняет, режиссирует, сочиняет, но в целом, голландцы в своих натюрмортах отличаются умением передать теплоту домашнего очага, не вещей, но человека, только что ими пользовавшегося.

В голландской живописи музыкальные инструменты «требуют исполнителя» и больше распространены в жанровой живописи. У голландцев не столько сами музыкальные инструменты являются предметом созерцания, сколько отношение к ним человека: если изображена лютня, то так, что, протянув именно левую руку, мы удобно возьмем инструмент и будем на нем играть. И в отношении других предметов действует тот же принцип: если лежит ложка или нож – то рядом пирог, яблоко или наполовину очищенный лимон. Предметный ряд, расположенный в голландском натюрморте, будто приглашает нас воспользоваться им, он не закрывается, не оборачивается к нам спиной, он приветлив и потому удобен и понятен.

Предметный ряд в старинных натюрмортах подобран гармонично ведь он затрагивает разные чувства восприятия. Люди, воспринимающие окружающий мир преимущественно через звуки, в этих натюрмортах могут услышать звон стекла, шорох струящейся шкурки лимона, бряцанье металлической посуды, нестройный стон задетой случайно лютни, шелест страниц книг. Зрителей, познающих мир через движение, – может увлечь интересный ракурс предмета, сумбурно скомканная скатерть, ровно разрезанный и прямо-таки растерзанный пирог, фрукт, орех, вырезка, гладкая или шершавая фактура предмета, холодность ножа или приятно-теплая мякоть свежей булочки. Наконец, люди, которых информируют глаза, – будут наслаждаться тонкостью колорита, игрой бликов, сочностью цвета, мастерством кисти художника. Натюрморт XVII века, будучи немного разным в разных школах и странах, в целом, удовлетворяет потребности восприятия любого зрителя, может, оттого зритель и ощущает в нём теплоту и радость привычного или удивительного предметного мира.


[1] Часто как аллегория одного из пяти чувств – слуха.

Реклама в старинных натюрмортах

Частенько слышу я такое мнение, что люди, жившие несколько веков назад, были не такими корыстными и предприимчивыми, как сейчас, что былая скромность и нестяжательство ушло навсегда. Прогрессивному XXI веку не хватает красоты и романтики, человек стал невыносимо практичен, и даже искусству не удалось избежать этих изменений. Искусство продаж и маркетинговые технологии – это термины современности, но так ли они уж новы по своей сути? Совершите со мной путешествие в прошлое, и вы увидите, что все новое – это хорошо забытое и трансформированное старое. А поможет нам в этом путешествии – живопись.

XVII век, Голландия, страна прогрессивная, экономически сильная и трудолюбивая. Продуктивность здешних художников удивляет: натюрморты, жанровая живопись, пейзажи – всё в огромном количестве. Картины, как правило, создавались небольшого формата, рассчитанные на спрос покупателей – бюргеров, представителей многочисленного среднего класса (потому их и называют «малые голландцы»). Натюрморты Абрахама ван Беверена или «Завтраки» Питера Класа и Йозефа де Брая часто изображают рыбные деликатесы, маринованную сельдь, разрезанную на аппетитные кусочки, или богатый улов самой разнообразной рыбы. Селедка занимает особое место в экономике Голландии XVII века. Благодаря изобретению засола сельди Амстердам выходит на ведущее место в торговом обмене Европы. Прославить свою страну через искусство живописи, создав высокохудожественную рекламу маринованной сельди, – поистине остроумное маркетинговое решение. На этом натюрморте де Брая изображена поэма «Похвала селёдке», написанная Якобом Вестербаном в 1633 году .

Дословный перевод стихотворения, которое изображено на картине:
Соленая селедка чистая, 
Жирная, толстая и длинная, 
Уже без головы, 
Аккуратно разрезанная вдоль живота и спины, 
Со снятой кожей. 
Внутренности вынуты, 
Сырые или жареные на огне, 
Не забывать при этом о луке, 
И прежде чем вечером поздно 
Отправилось на покой солнце, 
Съеденные голодным. 
И к этому кусок, 
Такой же величины, как крестьянский хлеб, 
Ржаного хлеба съеден. 
Хорошее лекарство Териак не может 
Столь достойным похвалы быть. Глоточек, 
он очень хорош затем, 
Бредского или харлемского пива 
Или из делфтских кабаков, 
Он делает глотку 
Снова подходящей, гладкой и скользкой, 
Чтобы утром опять напиться. 
И если тебе чертовски плохо 
И ты с открытой пастью, зевая, слоняешься, 
Он снова может тебя сделать свеженьким и весёлым

То же самое можно сказать о натюрмортах с изображением разнообразного фарфора (Виллем Кальф), стекла, посуды из меди, латуни, олова, золота, серебра – результаты успешной вест и ост-индских кампаний. Безусловно, и 300 лет назад, не случайно использовали реалистический метод, высокое художественное мастерство в таких, казалось бы, «бессюжетных» жанрах как натюрморт.

Натюрморт Питера Класа с изображением стакана пива, курительных трубок, табака и других предметов. Привлекает внимание центральное изображение непонятной вазы, оказалось, это жаровня, а рядом – солома — вместо спичек. Несмотря на то, что пиво и табак – это предметы пороков пития и курения, натюрморт красив и гармоничен, он будто бы восхваляет изображенное.

Якоб Катс о табаке:
Говорит курильщик:

И сало, и бекон, и вырезку говяжью
Я обозвать решусь дурманящею блажью.
Иное блюдо есть, и я им сыт вполне:
В кисете, в рукаве – оно всегда при мне.
На пир я пригласить готов любого парня,
Мой рот и мой язык – суть повар и поварня,
Жестянка с табаком – нет лучшей кладовой,
Запасов к трапезе достанет мне с лихвой.
Табачного листа – жаркого! – алчут губы,
А две моих ноздри – как дымовые трубы!
Дым – это выпивка, она хмельней вина,
Веселие моё могу испить до дна!
Мне даже не нужна за трапезой салфетка-
Такую благодать увидеть можно редко.
Что ж, позавидуйте! Я благостен и рад,
Имея минимум финансовых затрат.

В современной живописи трудно найти подобного рода натюрморты «порочных символов». Зато их очень много на современных рекламных щитах, они потрясают мастерством фотосъемки, продуманностью композиции и колорита. Почему бы не признать, что многие рекламные изображения на сегодняшний день в своем жанре обладают определенной художественной ценностью, и могут именно в этом эстетическом контексте сравниваться с живописными натюрмортами. Выясняется, что и в XVII веке художник не мечтал быть гордым, талантливым и голодным, он в своем творчестве концентрировал мастерство, философию, красоту и выгоду для себя и государства.

Замок, где оживает сказка. Статья-впечатление

Думаю, что все читатели помнят романтичную сказку Шарля Перро «Спящая красавица». Чудеса, злая колдунья и прелестная красавица, рок, несчастье и победа любви – что может быть прекраснее и таинственнее? Время действия – неопределенное средневековье, место действия – неопределенное европейское королевство, и от этого история становится еще страшнее, загадочнее, а потому — притягательнее. Где это тридесятое царство сказки?…
Оказывается, даже самая загадочно-сказочная история имеет свой вполне реально-осязаемый прототип. Приглашаю Вас, дорогие читатели, совершить путешествие во Францию, где на берегу живописной реки Луары давно обосновался старинный замок Юссе. По преданию именно этот замок вдохновил знаменитого сказочника, но обо всем по-порядку.

Из истории:
Первым известным владельцем земель Юссе в 1004 году был грозный викинг Желдуэн I, который построил на этой земле первую крепость из дерева. В XV веке на руинах этой крепости Жан V де Бюэль (капитан Карла VII) начал строить дошедшую до нас мощную крепость. Но только в XVII веке замок Юссе принимает тот вид, в котором он предстает перед нами сегодня: загородный замок с обширным видом на долины Эндры и Луары, терраса и сады во французском стиле, спроектированные знаменитым садоводом и архитектором из Версаля — Ленотром. Замок Юссе на сегодняшний день – частный музей, здесь до сих пор живут владельцы-герцоги.

Мне посчастливилось побывать в Юссе летом 2006 года. Тогда у меня ещё не было фотоаппарата, а до смартфонов было ещё лет 8, потому иллюстрации к этой статье будут из Википедии. Относительно музейных экспонатов, представленных в интерьерах замка, могу сказать одно – интересно, но не густо. Мы, дорогие россияне, можем гордиться уникальной эрмитажной коллекцией западно-европейского декоративно-прикладного искусства, которая во многом превосходит собрание замка Юссе. Но вот атмосфера таинственности, мощь и величие архитектуры замка, великолепная природа, аутентичность и подлинность средневековья, где есть все: и дремучий лес, и ясное небо, и романтичная река — это трогает душу и остается в памяти навсегда. Видимо эти впечатления вдохновили французского сказочника на создание образа спящей красавицы, мужественного принца и жестокой феи. Кажется, что именно здесь, в Юссе это было возможно, а, может, и правда – было?

В одной из башен замка воссозданы сцены из сказки: стилизованный под средние века интерьер, восковые фигуры, приглушенное освещение. Поднимаясь все выше и выше по винтовой лестнице башни, постепенно попадаешь в иной мир. У женщин заметно меняется осанка, словно поверх удобных шорт и брюк вырастает длинная юбка с кружевами. Мужчины перестают шутливо ворчать (или ворчливо шутить) и задумчиво смотрят из окон на прекрасную Луару, может, они вспоминают образ прекрасной Лауры, которую нужно разбудить, спасти, сделать счастливой…
Можно заглянуть в закутки башни, маленькие комнатки – здесь оживают образы сказки. Вот, долгожданное дитя в окружении заботливых фей, а здесь мы видим уже взрослую девушку за туалетным столиком. Поднявшись чуть выше, мы становимся свидетелями той роковой встречи с колдуньей. А почти на вершине башни – кульминация — поцелуй принца и всепобеждающая сила любви!

Замок Юссе, как и все замки долины Луары – великолепен. Он таинственен, хотя бы потому, что ему уже много веков от роду. Что повидала эта земля, что слышали эти стены? Владельцы замка могут рассказать Вам в его реальную историю, а также бесчисленное количество легенд, одна из которых — сказка Шарля Перро. Кто знает замок Юссе? Возможно, туристы, историки, искусствоведы. Кто знает историю о спящей красавице? Все! Образ, родившийся в воображении сказочника, свободно путешествует по свету, обрастая подробностями и интерпретациями, а замок…скромно и величаво продолжает стоять в долине реки Луары, Ussé Château de la Belle au bois dormant.

История на стене

Картины бытового жанра были весьма востребованы в творчестве голландских мастеров середины XVII века. Функциональность этой живописи позволяла решать коммуникативные задачи. Представьте, что к вам пришёл гость. Но вы ещё заняты, не можете его принять, отправляете подождать в гостиную, а там — вот такая история на стене. Чем не телевизор!

Картина Якоба Дюка «Веселящаяся компания», написанная в первой половине XVII века и находящаяся в Тульском художественном музее, привлекает внимание необычностью своего построения и неясностью смысла. И именно этот смысл, разгадку психологического и символического ребуса и можно разгадать зрителю, например, в ожидании хозяина дома.

Подобные зрелища пирушек, застолий, сопровождавшихся музицированием, танцами, играми в живописи того времени было предостаточно.

Добавлю немного вступления и контекста. Танцы в основном изображались в сельских сценах, в зарисовках из жизни простого народа. Музицировали главным образом аристократы и зажиточные бюргеры. Видимо, покупка, содержание и умение играть на музыкальных инструментах – всё это стоило не дёшево. Хотя и здесь есть определенные градации: например, флейта или бубен – эти инструменты были доступны простолюдину, реже — лютня, а труба – так это вообще инструмент не для человека, потому как «вострубить» мог только ангел, или труба использовалась в аллегоричных изображениях, например, Ян Вермер Дельфтский «Искусство живописи» или Петер ван дер Виллиге «Аллегория бренности славы».

Но вернёмся к картине Я. Дюка.

Одна из самых ярких персон в его картине – дама с лютней-теорбой. Её фигура хорошо освещена. Естественность её позы, жестов, лёгкий изгиб руки, выразительность взгляда, передача красоты и роскоши одежды – всё это создаёт привлекательный и яркий образ, портретное изображение. Дама настраивает лютню, прислушивается к неточным звукам, но её взгляд устремлён на кавалера, стоящего справа, видимо только что пришедшего, о чём нам подсказывает приоткрытая дверь за его спиной. Дама настраивает не только лютню, но и свои чувства, пытаясь сосредоточиться на интересной персоне, но кавалер молчит, его лицо обращено к зрителю, он смотрит на нас печальным взглядом, он вне компании, он будто позирует для индивидуального портрета, его отличает и яркий колористический акцент — ярко-алая драпировка на стуле.

Интересная особенность: обычно, на картинах подобного рода изображается несколько исполнителей с инструментами, так называемые «концерты». На полотне Дюка дама собирается исполнять соло, на другом краю стола компания увлеклась карточной игрой, и две виолы стоят в правом углу, бездействуя. Сквозь крики играющих, шёпот служанки нервные смешки дам, затеявших нечестную игру, пробиваются нестройные звуки, которые стремятся переродиться в музыку чувств, но некому поддержать её.

Но дамой ещё и интересуются, за ней наблюдают, её поступки и мысли обсуждают и осуждают, к ней испытывают чувства, (служанка злорадствует, кавалер в шляпе ревнует), поэтому её присутствие на картине является ядром сюжета. Понятно, для кого будет играть дама, для кого она настраивает лютню. Ещё более понятным становится реакция кавалера в шляпе: агрессивная поза «руки в боки», усмешка — его дама ветрена, непостоянна, ибо «перо на голове указывает на то, что чувства приходят в движение так же легко, как перо от легкого дуновения ветра«- говорится в одном ученом трактате того времени. И действительно, если её чувства похожи на музыку, то с последним аккордом они рассеются, оставляя приятные воспоминания.

Разбирая композицию картины в целом, возникает больше вопросов, нежели ответов. Художник дважды указывает на различие веселящихся компаний: это живописно отодвинутая скатерть, делящая стол пополам, и деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Веселящаяся компания справа, будто недостойна богатой скатерти, их одежды гораздо беднее: у женщин простые блузки и чепчики, как у служанок или простолюдинок, мужчина лишён дорогого плаща и шляпы, его сапоги со шпорами говорят о том, что их хозяин передвигается на лошади, а не в карете. Поза всадника говорит о его уверенности, нахальстве, ощущении себя хозяином ситуации. Но мы-то видим, кто на самом деле королева положения: зеркальце подружки, безусловно, поможет девушке получить в карман лежащие на столе монеты. Бокал вина, азартная игра, обман, самоуверенность – не очень достойный набор для «веселящейся» компании. Эта сцена вполне могла происходить в публичном доме – сюжет довольно популярный в Голландии того времени (например, в творчестве Яна Стена, Яна Вермеера, Питера де Хоха). Интересно то, что подглядывают, раскрывают мысли, планы, можно сказать, «раскрывают карты», как в компании справа, так и в компании слева, по этой общей интриге их можно объединить. Два персонажа, мысли которых раскрыты, не загорожены столом, они сидят боком и телом обращены к зрителю.

Нравоучительная разгадка картины, как вы уже, наверное, поняли, кроется в кавалере: он смотрит на нас печальным взглядом, показывая монету – символ продажности чувств, бренности увеселений и развлечений. Такая вариация на тему vanitas. Сюжет вполне обычный для голландских мастеров, однако, как тонко и деликатно автор передаёт характер людей через отношение к музыке.