В залах Эрмитажа с испанской живописью будто некуда спрятаться. От всех этих многочисленных распятий, пухлых младенцев на руках у мадонн и строгих женщин в черном веет таким вселенским трагизмом, что хочется найти хоть какой-нибудь просвет, хоть один лучик простого бытового счастья.
Однажды я его увидела на выставки Прадо в Эрмитаже — натюрморт Хуана Ван дер Хамена (1596-1631). Это небольшое лирическое стихотворение о тишине и порядке, написанное сыном фламандского придворного для испанского короля. И пока монархи решали судьбы мира, художник решал судьбу серебряной ложки на каменном столе.
После щедрых, шумящих шелком скатерти, с блестящими таццами голландских натюрмортов их испанский брат по жанру — молчаливый аскет. Здесь нет кулинарных откровений, никто не разрезает лимонов, не потрошит селёдку. Здесь царит лаконичный, почти монастырский порядок: керамический кувшин, ложка с ручкой в виде изящного копытца, баночка варенья. И… загадочные деревянные коробки.
И вот эти коробки, вернее, их скрытое содержимое, меня, как знатного сладкоежку, мучают нестерпимо. Что там? Сухое печенье? Миндальные цукаты? А может… шоколад? Чувствуете, как они пахнут вкусно!
Именно в ту эпоху, в середине XVII века, Испания, благодаря Колумбу и Кортесу, уже вовсю экспериментировала с какао. Кондитеры смешивали его с медом, ванилью, орехами. И я почти физически чувствую, как из-под этих деревянных крышек тянется тот самый, первый, еще робкий запах, горьковатый, пыльный, с дымком дорогих специй и сладким шлейфом ванили. Это не современный сладкий шоколад. Это запах роскоши, почти запретного удовольствия.
А потом взгляд цепляется за ложку. Она лежит так, будто художник только что ее отпустил. Она вот-вот соскользнет со стола с тихим, серебряным звоном. И я ловлю себя на инстинктивном, абсолютно живом желании, протянуть руку и поправить ее, чтобы не упала.
И витиеватая подпись художника на каменной столешнице кажется мне уже не формальностью, а личным посланием. «Я был здесь, — говорит он. — Расставил все именно так, и ушел, задев ложку. А теперь твоя очередь решать, что с этим делать».
Картина, созданная триста лет назад, вдруг отразила мое сиюминутное, суетное желание, как самое честное в мире зеркало. Она не просто показывает предметы. Она ловит мой взгляд, мою тревогу, мое любопытство. Она заставляет меня участвовать в этой немой, остановленной сцене. Неживое делает меня живой!