Композиция в натюрморте. Часть 3: что выбирает художник?

В выборе предметов, составляющих натюрморт, голландские мастера отличаются от своих коллег из Фландрии, Италии или Франции XVII века. Фламандский натюрморт, как ближайший «собрат» голландского отличается изобилием, мощью и монументальностью, он истинно барочный. Он предлагает зрителю не still-life «тихую жизнь вещей», а демонстрацию фантастического набора предметов, объединенного страстным порывом. Рыба и другие морские обитатели только что пойманы и в них еще теплится жизнь, щебечут птицы, безобразничают обезьяны, как на картинах Снайдерса.

Фрукты, книги, драгоценности, морские раковины, музыкальные инструменты, дорогая посуда – всё это объединено страстным порывом ветра или бури, что мы часто можем увидеть в натюрмортах Яна Давидса де Хема, созданных им в период проживания во Фландрии.

В итальянских натюрмортах того же периода можно увидеть изображения музыкальных инструментов[1] – в различных ракурсах, положениях, с многочисленными подробностями устройства.
В таких натюрмортах ощущается восхищение художника формой инструментов, выпуклостями и выгнутостями.

В голландском натюрморте мы никогда не увидим предметов, подобранных лишь по красоте формы и материала, в компоновке группы вещей всегда есть бытовое, утилитарное объяснение: либо это стол ученого, либо остатки завтрака или ваза с фруктами и цветами. Конечно, художник что-то дополняет, режиссирует, сочиняет, но в целом, голландцы в своих натюрмортах отличаются умением передать теплоту домашнего очага, не вещей, но человека, только что ими пользовавшегося.

В голландской живописи музыкальные инструменты «требуют исполнителя» и больше распространены в жанровой живописи. У голландцев не столько сами музыкальные инструменты являются предметом созерцания, сколько отношение к ним человека: если изображена лютня, то так, что, протянув именно левую руку, мы удобно возьмем инструмент и будем на нем играть. И в отношении других предметов действует тот же принцип: если лежит ложка или нож – то рядом пирог, яблоко или наполовину очищенный лимон. Предметный ряд, расположенный в голландском натюрморте, будто приглашает нас воспользоваться им, он не закрывается, не оборачивается к нам спиной, он приветлив и потому удобен и понятен.

Предметный ряд в старинных натюрмортах подобран гармонично ведь он затрагивает разные чувства восприятия. Люди, воспринимающие окружающий мир преимущественно через звуки, в этих натюрмортах могут услышать звон стекла, шорох струящейся шкурки лимона, бряцанье металлической посуды, нестройный стон задетой случайно лютни, шелест страниц книг. Зрителей, познающих мир через движение, – может увлечь интересный ракурс предмета, сумбурно скомканная скатерть, ровно разрезанный и прямо-таки растерзанный пирог, фрукт, орех, вырезка, гладкая или шершавая фактура предмета, холодность ножа или приятно-теплая мякоть свежей булочки. Наконец, люди, которых информируют глаза, – будут наслаждаться тонкостью колорита, игрой бликов, сочностью цвета, мастерством кисти художника. Натюрморт XVII века, будучи немного разным в разных школах и странах, в целом, удовлетворяет потребности восприятия любого зрителя, может, оттого зритель и ощущает в нём теплоту и радость привычного или удивительного предметного мира.


[1] Часто как аллегория одного из пяти чувств – слуха.

Реклама в старинных натюрмортах

Частенько слышу я такое мнение, что люди, жившие несколько веков назад, были не такими корыстными и предприимчивыми, как сейчас, что былая скромность и нестяжательство ушло навсегда. Прогрессивному XXI веку не хватает красоты и романтики, человек стал невыносимо практичен, и даже искусству не удалось избежать этих изменений. Искусство продаж и маркетинговые технологии – это термины современности, но так ли они уж новы по своей сути? Совершите со мной путешествие в прошлое, и вы увидите, что все новое – это хорошо забытое и трансформированное старое. А поможет нам в этом путешествии – живопись.

XVII век, Голландия, страна прогрессивная, экономически сильная и трудолюбивая. Продуктивность здешних художников удивляет: натюрморты, жанровая живопись, пейзажи – всё в огромном количестве. Картины, как правило, создавались небольшого формата, рассчитанные на спрос покупателей – бюргеров, представителей многочисленного среднего класса (потому их и называют «малые голландцы»). Натюрморты Абрахама ван Беверена или «Завтраки» Питера Класа и Йозефа де Брая часто изображают рыбные деликатесы, маринованную сельдь, разрезанную на аппетитные кусочки, или богатый улов самой разнообразной рыбы. Селедка занимает особое место в экономике Голландии XVII века. Благодаря изобретению засола сельди Амстердам выходит на ведущее место в торговом обмене Европы. Прославить свою страну через искусство живописи, создав высокохудожественную рекламу маринованной сельди, – поистине остроумное маркетинговое решение. На этом натюрморте де Брая изображена поэма «Похвала селёдке», написанная Якобом Вестербаном в 1633 году .

Дословный перевод стихотворения, которое изображено на картине:
Соленая селедка чистая, 
Жирная, толстая и длинная, 
Уже без головы, 
Аккуратно разрезанная вдоль живота и спины, 
Со снятой кожей. 
Внутренности вынуты, 
Сырые или жареные на огне, 
Не забывать при этом о луке, 
И прежде чем вечером поздно 
Отправилось на покой солнце, 
Съеденные голодным. 
И к этому кусок, 
Такой же величины, как крестьянский хлеб, 
Ржаного хлеба съеден. 
Хорошее лекарство Териак не может 
Столь достойным похвалы быть. Глоточек, 
он очень хорош затем, 
Бредского или харлемского пива 
Или из делфтских кабаков, 
Он делает глотку 
Снова подходящей, гладкой и скользкой, 
Чтобы утром опять напиться. 
И если тебе чертовски плохо 
И ты с открытой пастью, зевая, слоняешься, 
Он снова может тебя сделать свеженьким и весёлым

То же самое можно сказать о натюрмортах с изображением разнообразного фарфора (Виллем Кальф), стекла, посуды из меди, латуни, олова, золота, серебра – результаты успешной вест и ост-индских кампаний. Безусловно, и 300 лет назад, не случайно использовали реалистический метод, высокое художественное мастерство в таких, казалось бы, «бессюжетных» жанрах как натюрморт.

Натюрморт Питера Класа с изображением стакана пива, курительных трубок, табака и других предметов. Привлекает внимание центральное изображение непонятной вазы, оказалось, это жаровня, а рядом – солома — вместо спичек. Несмотря на то, что пиво и табак – это предметы пороков пития и курения, натюрморт красив и гармоничен, он будто бы восхваляет изображенное.

Якоб Катс о табаке:
Говорит курильщик:

И сало, и бекон, и вырезку говяжью
Я обозвать решусь дурманящею блажью.
Иное блюдо есть, и я им сыт вполне:
В кисете, в рукаве – оно всегда при мне.
На пир я пригласить готов любого парня,
Мой рот и мой язык – суть повар и поварня,
Жестянка с табаком – нет лучшей кладовой,
Запасов к трапезе достанет мне с лихвой.
Табачного листа – жаркого! – алчут губы,
А две моих ноздри – как дымовые трубы!
Дым – это выпивка, она хмельней вина,
Веселие моё могу испить до дна!
Мне даже не нужна за трапезой салфетка-
Такую благодать увидеть можно редко.
Что ж, позавидуйте! Я благостен и рад,
Имея минимум финансовых затрат.

В современной живописи трудно найти подобного рода натюрморты «порочных символов». Зато их очень много на современных рекламных щитах, они потрясают мастерством фотосъемки, продуманностью композиции и колорита. Почему бы не признать, что многие рекламные изображения на сегодняшний день в своем жанре обладают определенной художественной ценностью, и могут именно в этом эстетическом контексте сравниваться с живописными натюрмортами. Выясняется, что и в XVII веке художник не мечтал быть гордым, талантливым и голодным, он в своем творчестве концентрировал мастерство, философию, красоту и выгоду для себя и государства.

История на стене

Картины бытового жанра были весьма востребованы в творчестве голландских мастеров середины XVII века. Функциональность этой живописи позволяла решать коммуникативные задачи. Представьте, что к вам пришёл гость. Но вы ещё заняты, не можете его принять, отправляете подождать в гостиную, а там — вот такая история на стене. Чем не телевизор!

Картина Якоба Дюка «Веселящаяся компания», написанная в первой половине XVII века и находящаяся в Тульском художественном музее, привлекает внимание необычностью своего построения и неясностью смысла. И именно этот смысл, разгадку психологического и символического ребуса и можно разгадать зрителю, например, в ожидании хозяина дома.

Подобные зрелища пирушек, застолий, сопровождавшихся музицированием, танцами, играми в живописи того времени было предостаточно.

Добавлю немного вступления и контекста. Танцы в основном изображались в сельских сценах, в зарисовках из жизни простого народа. Музицировали главным образом аристократы и зажиточные бюргеры. Видимо, покупка, содержание и умение играть на музыкальных инструментах – всё это стоило не дёшево. Хотя и здесь есть определенные градации: например, флейта или бубен – эти инструменты были доступны простолюдину, реже — лютня, а труба – так это вообще инструмент не для человека, потому как «вострубить» мог только ангел, или труба использовалась в аллегоричных изображениях, например, Ян Вермер Дельфтский «Искусство живописи» или Петер ван дер Виллиге «Аллегория бренности славы».

Но вернёмся к картине Я. Дюка.

Одна из самых ярких персон в его картине – дама с лютней-теорбой. Её фигура хорошо освещена. Естественность её позы, жестов, лёгкий изгиб руки, выразительность взгляда, передача красоты и роскоши одежды – всё это создаёт привлекательный и яркий образ, портретное изображение. Дама настраивает лютню, прислушивается к неточным звукам, но её взгляд устремлён на кавалера, стоящего справа, видимо только что пришедшего, о чём нам подсказывает приоткрытая дверь за его спиной. Дама настраивает не только лютню, но и свои чувства, пытаясь сосредоточиться на интересной персоне, но кавалер молчит, его лицо обращено к зрителю, он смотрит на нас печальным взглядом, он вне компании, он будто позирует для индивидуального портрета, его отличает и яркий колористический акцент — ярко-алая драпировка на стуле.

Интересная особенность: обычно, на картинах подобного рода изображается несколько исполнителей с инструментами, так называемые «концерты». На полотне Дюка дама собирается исполнять соло, на другом краю стола компания увлеклась карточной игрой, и две виолы стоят в правом углу, бездействуя. Сквозь крики играющих, шёпот служанки нервные смешки дам, затеявших нечестную игру, пробиваются нестройные звуки, которые стремятся переродиться в музыку чувств, но некому поддержать её.

Но дамой ещё и интересуются, за ней наблюдают, её поступки и мысли обсуждают и осуждают, к ней испытывают чувства, (служанка злорадствует, кавалер в шляпе ревнует), поэтому её присутствие на картине является ядром сюжета. Понятно, для кого будет играть дама, для кого она настраивает лютню. Ещё более понятным становится реакция кавалера в шляпе: агрессивная поза «руки в боки», усмешка — его дама ветрена, непостоянна, ибо «перо на голове указывает на то, что чувства приходят в движение так же легко, как перо от легкого дуновения ветра«- говорится в одном ученом трактате того времени. И действительно, если её чувства похожи на музыку, то с последним аккордом они рассеются, оставляя приятные воспоминания.

Разбирая композицию картины в целом, возникает больше вопросов, нежели ответов. Художник дважды указывает на различие веселящихся компаний: это живописно отодвинутая скатерть, делящая стол пополам, и деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Веселящаяся компания справа, будто недостойна богатой скатерти, их одежды гораздо беднее: у женщин простые блузки и чепчики, как у служанок или простолюдинок, мужчина лишён дорогого плаща и шляпы, его сапоги со шпорами говорят о том, что их хозяин передвигается на лошади, а не в карете. Поза всадника говорит о его уверенности, нахальстве, ощущении себя хозяином ситуации. Но мы-то видим, кто на самом деле королева положения: зеркальце подружки, безусловно, поможет девушке получить в карман лежащие на столе монеты. Бокал вина, азартная игра, обман, самоуверенность – не очень достойный набор для «веселящейся» компании. Эта сцена вполне могла происходить в публичном доме – сюжет довольно популярный в Голландии того времени (например, в творчестве Яна Стена, Яна Вермеера, Питера де Хоха). Интересно то, что подглядывают, раскрывают мысли, планы, можно сказать, «раскрывают карты», как в компании справа, так и в компании слева, по этой общей интриге их можно объединить. Два персонажа, мысли которых раскрыты, не загорожены столом, они сидят боком и телом обращены к зрителю.

Нравоучительная разгадка картины, как вы уже, наверное, поняли, кроется в кавалере: он смотрит на нас печальным взглядом, показывая монету – символ продажности чувств, бренности увеселений и развлечений. Такая вариация на тему vanitas. Сюжет вполне обычный для голландских мастеров, однако, как тонко и деликатно автор передаёт характер людей через отношение к музыке.

В гостях у менял

Средневековые убеждения в том, что время принадлежит Богу и потому не может быть продано[1], сохранялись и в мировоззрении людей XV века. Кредитные операции широко распространились в определённых профессиях, и «продажа времени» в работе менял и ростовщиков, вопреки церковным постановлениям, превратилась в повседневное явление. Кредитор, как утверждала церковь, требуя проценты, взимал то, что не было его собственностью – время.

«С начала ХIII века до конца XV, главной стала пара dives и pauper, богатый и бедный. Действительно, обновление экономики и подъем городов, укрепление королевской власти и проповедь церкви, особенно нищенствующих орденов, дали возможность для усиления роли денег, хотя, как мне кажется, тот порог, за которым начинается капитализм, перейден так и не был, причем тогда же росла популярность добровольной бедности и особо подчеркивалась бедность Христа» — пишет исследователь средневековой культуры Жак ле Гофф[1].


Подобные убеждения создавали отрицательные образы менял и банкиров – как символы корысти, страсти, алчности, несдержанности. Например, в картинах нидерландского мастера середины XVI века Мариуса ван Реймерсвале (Marinus van Reymerswaele) можно найти несколько картин с изображением менял – это страшные физиономии, искривленные в гримасе жадности. Эту тему критики и обличения жадности поддерживает учитель Реймерсвале, Квентин Массейс, живший в начале XVI века.

Однако не все менялы по версии художников были обречены на адские муки. Приглядимся к «Меняле с женой» Массейса. Здесь нет карикатурности и критики, присущей его ученику Реймерсвале. Дама, читающая святое писание, демонстрирует скорее внутреннюю благость и стремление к исполнению заповедей. Картина наполнена едва заметными символами, некоторыми натюрмортными намёками, выводящими сюжет за рамки быта: апельсин на полке, как напоминание о райском древе познания, чётки — атрибут благочестия, погасшая свеча — как напоминание о vanitas, жемчуг, как некоторая аллюзия на Евангелие («Подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин»), в зеркале на столе отражается заоконный пейзаж, включая макрокосм города в микрокосм комнаты…

«От картины веет теплом, достатком, привычкой к чёткой, честной работе, к опрятности и аккуратности во всём. Не сводя глаз со стрелкой весов, на которых проверяется достоинство монеты, меняла подался корпусом к жене, словно предлагая ей подтвердить безупречность проделанной им процедуры. Жена переворачивает страницу молитвенника, в котором открылась миниатюра, изображающая Мадонну с Младенцем и с книгой, наклонилась к нему навстречу и бросает задумчивый взгляд на весы. Они понимают друг друга без слов, их жизнь течёт в согласованном ритме, выраженным и в обоюдосердечном наклоном, и пересечение взглядов в точке, важной для них обоих, и точными движениями проворных пальцев. Занятия их различны, но забота одна: «Не делайте неправды в суде, в мере, в весе и в измерении» — таков моральный кодекс строителей капитализма, имеющие два основания Священное Писание и финансы». — А. Степанов (3)

Так по-разному представлена тема профессии ростовщиков и менял у этих двух художников, живших в XVI веке. Разные грани и акценты восприятия смысла живописи и отношения к деньгам.

P.S. Картина Массейса «Меняла с женой» оказалась в коллекции Корнелиуса ван дер Гиста, торговца специями, вложившего весь свой капитал в меценатство. Художник Виллем Хахт создал ряд полотен, аллегорически изображающих живописную кунсткамеру Гиста. Среди прочих шедевров, в углу приютилась и картина Массейса.


[1] Ястребицкая А.Л. Западная Европа в XI – XIII веках. М., 1978. С. 15.

[2] Ле Гофф, Жак. Средневековье и деньги: очерк исторической антропологии / Пер. с франц. М.Ю. Некрасова. СПб., 2010. С. 8.

[3] А. Степанов. Степанов А.В. Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия. М., 2009

В мастерской ювелира
Портной
Художник в мастерской



Я сам обманываться рад!…

Тема обманок, визуальных иллюзий, оптических эффектов динамично развивалась на протяжении XVII-XVIII веков в голландской культуре. Открытия в области математики, географии, биологии, физики и в том числе оптики в Европе XVII века не могли не повлиять на сюжетное разнообразие в живописи. Появились ботанические натюрморты; изображение учёных в кабинете и за работой; натюрморты-кунсткамеры. Новые (или хорошо забытые старые) технологии помогали писать картины. Известно, что для создания своих полотен голландские художники использовали специальное приспособление, камеру обскуры, которая помогала фотографически реалистически точно запечатлеть перспективу и глубину пространства.

Подобные устройства и открытия в области оптики и геометрии, позволяли художникам создавать объёмные изображения, выходя за рамки возможностей живописи. Обманки в живописи заигрывают с сознанием зрителя, когда реалистический метод «как в жизни» доводится до иллюзионистских фокусов. Это вполне обосновано традициями эпохи барокко, где такие художественные средства, как игра, иллюзия, обман достигли своего апогея.

Камера обскура — приспособление прикладное, и, казалось бы, реализм голландцев дошёл во всех жанрах живописи до предела фотографии, но нет, хотелось чего-то ещё… Художники в союзе с учёными вышли на создание совершенно новых арт-объектов: волшебные фонари и ящики «Peepshow» – конструкции, представляющие уникальные эксперименты с оптическим воспроизведением трёхмерного пространства.
А вот это уже забавные курьёзы! «Волшебные ящики» — прямоугольные деревянные коробки, в которых отсутствовала одна стенка. Внутренние стенки коробки были особым образом расписаны: интерьера, пейзажи. В стенах ящика было просверлено отверстие, через которое рассматривали картинку. Эффект заключался в том, что если зритель смотрел в отверстие, то мог видеть трёхмерное изображение, если через отсутствующую стенку – то изображение не формировалось. Самым знаменитым автором-создателем таких ящиков был Самюэль ван Хоогстратен, голландский живописец, гравер и литератор. В основу таких оптических устройств был положен принцип анаморфоза[1].

Появившиеся в XVII веке так называемые «волшебные фонари» (Laterna magica) были самостоятельными приспособлениями, передавали картинку трёхмерного изображения[2]. Изобретение «волшебного фонаря» принадлежит, вероятно, голландскому учёному Христиану Гюйгенсу (Christiaan Huygens). Математик Томас Вальгенштен (Thomas Walgensten) впервые ввёл в обиход термин Laterna magica и стал главным популяризатором аппарата, путешествуя с показами по городам Европы. Но все-таки большую популярность Laterna magica обрели к XVIII веку, самым известным создателем гравюр для этого аппарата в Голландии можно назвать Хендрика Схеюрлейра (Hendrik Scheurleer (1734 — 1768), жившего в Гааге и создавшего серию гравюр – пейзажей этого города и окрестностей. Вот вам почти прообраз киноаппарата. До движущихся картинок осталось совсем немного времени…

  • 1] Анаморфоз — оптическое явление, вследствие которого происходит искажение изображения; например, отношение высота-длина не совпадает с видимой реальностью. Это деформированное изображение, вытянутое в высоту, в длину или в глубину, составляет нечто вроде оптического ребуса, разгадать который можно, если смотреть с определенной точки зрения, корректирующей изображение, или с помощью цилиндрического или конического зеркала, которое размещено перпендикулярно изображению.
  • [2] Волшебный фонарь — проекционный аппарат и состоит из деревянного или металлического корпуса с отверстием и/или объективом, в корпусе размещён источник света: в XVII в. — свеча или лампада, позднее — электрическая лампа. Изображения, нанесенные на пластины из стекла в металлическом, деревянном или картонном обрамлении, проецируются через оптическую систему и отверстие в лицевой части аппарата. Источник света усилен с помощью рефлектора. Часто снабжён кожухом для обеспечения циркуляции воздуха. Оптический принцип laterna magica является обратным принципу камеры-обскуры.

P.S. В Государственном Эрмитаже проходит выставка «„Не верь глазам своим“. Обманки в искусстве». Создатели экспозиции впервые объединили обманки и имитации в декоративно-прикладном искусстве и живопись trompe-l’œil.