Абрахам Брейгель (1631–1697), внук знаменитого Питера Брейгеля Старшего, унаследовал семейный дар и продолжил жанр натюрморта в своем творчестве.
В 18 лет он отправился в Италию, где творил при дворе сицилийского аристократа Антонио Руффо, а позже осел в Риме. Его работы — это пиршество для глаз: пышные цветы, спелые фрукты, изысканные ткани, словно источающие тонкие ароматы.
Сочный персик, чей сладкий запах смешивается с нотами жасмина, или букет роз, чья свежесть оживает на холсте — Абрахам мастерски передавал текстуры и оттенки, будто приглашая вдохнуть красоту Иногда он сотрудничал с римскими художниками, вплетая свои натюрморты в аллегорические и мифологические сцены, где каждый элемент, от лепестка до кубка, рассказывал историю.
Живопись Абрахама становится идеальным мостиком между зримым и обоняемым.
Исторические источники и контекст эпохи итальянского барокко дают представление о предпочтениях. Соединим их с натюрмортом:
Цветочные ноты:
Роза была символом человеческой и божественной любви, часто использовалась в духах и косметике.
Жасмин ценился за теплую, обволакивающую сладость. Его собирали в садах Тосканы и использовали в маслах.
Флердоранж (цветы апельсина) был популярен благодаря Средиземноморью, где апельсиновые деревья росли в изобилии.
Пряности и травы (в натюрморте их нет, но упомяну):
Шафран, гвоздика, корица, перец использовали в элитных кулинарных смесях.
Розмарин и лаванда были распространены в монастырских садах, и применялись в ароматических водах для тела и одежды.
Смолы и древесные ноты:
Ладан и мирра доминировали в церквях.
Амбра (вещество животного происхождения) была редкой и дорогой, добавляя теплую, чувственную базу.
Сандал иногда появлялся в смесях благодаря торговле с Востоком.
Цитрусы и фрукты:
Бергамот и лимон из южной Италии (особенно Калабрии) использовались в ранних формах одеколонов. Фруктовые ароматы оставалось только рисовать и вспоминать, так как зафиксировать их без синтетических материалов никак нельзя.
Ароматы применялись не только как духи, но и в виде помандеров (ароматных шариков), ароматизированных перчаток, масел для волос и одежды. Венеция и Флоренция были центрами парфюмерного искусства, а монастыри, такие как Санта-Мария-дель-Кармине во Флоренции, создавали ароматические воды, популярные среди знати.
Кроме того, была мода на мускус. В основном использовался натуральный мускус животного происхождения (от мускусного оленя), что делало его редким и очень дорогим. Мускус добавлял глубокую, слегка сладковатую, животную ноту, которая усиливала другие ароматы, делая композицию более насыщенной и долговечной. Его включали в духи, ароматические масла и даже в пудру для париков. Мускус часто смешивали с розой, жасмином или амброй для создания богатых, соблазнительных букетов.
Рецепт парфюма:
Верхние ноты: бергамот, флердоранж — свежесть итальянского утра.
Краски, помещенные в тюбики, позволили импрессионистам выйти из мастерских в поисках света, навстречу миру, навстречу природе. Возможно, благодаря этому изобретению у картин появились запахи.
Клод Моне в «Сирени на солнце», написанной им в 1872—1873 годах в саду первого дома художника в предместье Парижа Аржантёй передаёт не только вибрацию света, но и сладковатый запах цветов, смешанный с травяной свежестью.
Пьер-Огюст Ренуар в «Бале в Мулен де ла Галетт» (1876) создаёт ощущение запаха нагретого дерева, пудры и летних фруктов, будто зритель стоит в гуще праздника.
Мулен де ла Галетт — ресторан с танцевальным залом в верхней части Монмартра, который получил своё название по имени мельницы, находящейся недалеко от него. В хорошую погоду основное действие происходило на улице, где были расставлены по кругу столики и скамейки. Художнику нравилась такая весёлая, непринуждённая обстановка, и здесь он начал создавать первые наброски будущей картины.
Их свет и новый колорит были для современников настоящим сюрпризом. До сих пор картины импрессионистов передают благоухание утренней прохлады, сладковатый запах детской присыпки, дым вокзала Сен-Лазар, прибрежную сырость, ароматы трав, доносимые до наших носов ветром… (Зов запахов. Рёки Сёкигути)
Берта Моризо в «Летнем дне» (1879) изображает женщин у озера, где чувствуется лёгкий аромат водных растений, ила, влажного воздуха. Импрессионисты избегали чёрного, используя вместо него тёплые тени, что визуально «освежало» их работы и делало запахи более осязаемыми.
Эдгар Дега «Абсент» (1876). Аккорд уныния и отчаяния
Будто перед нами не просто картина, а концентрация запахов безысходности. Дега мастерски создает ольфакторный (обонятельный) портрет социального дна. Художник нередко останавливался на малопривлекательных сторонах человеческого облика и поведения и передавал их с беспощадной точностью, свойственной его скептическому уму. В «Абсенте» Дега раскрывает трагедию двух опустившихся людей, их одиночества и взаимного равнодушия.
Построение композиции картины с пустыми столиками на переднем плане, редкий ракурс которых словно насильственно отодвигает фигуры в пространство неуютного кафе, заставляет почти физически ощутить отчужденность от мира (1).
Интересно, что для этой картины позировали известная актриса — привлекательная и элегантная Элен Андре и художник Марселен Дебутен. Здесь они играют роли, и делают это, согласитесь, блестяще!
Теперь про запахи Мутные, зеленовато-серые тона, грязный пол, потёртая мебель. Всё это визуально передает запах старого, плохо проветриваемого помещения где-то в районе Пигаль. Это тяжёлый воздух, пропитанный испарениями алкоголя, потом и пылью. Это запах упадка и разврата, въевшегося в стены.
Ключевой ароматической темой здесь является абсент. Его запах сложный и узнаваемый: это анис, полынь (очень горький, травянистый аромат) и высокоградусный спирт. Этот резкий, опьяняющий запах витает между столиками и буквально давит на зрителя. В воздухе наверняка висит едкий дым дешёвых сигар и сигарет, смешиваясь со всем остальным в удушливые миазмы. А вот чего нет на столе, так это еды! Нет запаха свежего хлеба, мяса или сыра. Это отсутствие жизнеутверждающих, «съедобных» ароматов лишь усиливает ощущение опустошенности и заброшенности. Дега создает не просто сцену, а полное сенсорное погружение. Зритель почти осязает ту гнетущую атмосферу кафе, в которой они находятся.
Критик Джордж Мур, комментируя изображённую женщину, возмутился: «Какая шлюха!», добавив: «История не из приятных, но это урок». Позже, в своей книге «Современная живопись» (1906) Мур сожалеет о том, что дал картине оценку с точки зрения морали, утверждая, что «картина — это просто произведение искусства и не имеет ничего общего с пьянством или социологией».
Эдуард Мане — «Бар в Фоли-Бержер» (1882). Аккорд иллюзии и роскоши
Казалось бы, эта картина — полная противоположность «Абсенту». Здесь мы в самом эпицентре вечерних огней, роскоши и театральности парижской ночной жизни. Но если приглядеться… Историк искусств Лионелло Вентури назвал эту картину самым фантасмагоричным произведением, когда-либо написанным Мане, а этот художник знал толк во всякого рода загадках, тут можно вспомнить и «Олимпию», и «Завтрак на траве».
Реальный ряд жизненных наблюдений преображается здесь в живописно-пластический образ, рождающий самые причудливые ассоциации.
Пространство бара за спиной девушки — ради достижения композиционной целостности художник допускает резкий перспективной сдвиг, — расширяется до бесконечности, превращаясь в мерцающую поэтическую среду, в которой предметы и фигуры обретают новую жизнь. (1)
Теперь к запахам: Золотисто-янтарные пузырьки в бокалах — это прежде всего лёгкий, игристый, фруктовый аромат дорогого шампанского. Он смешивается с терпким запахом крепкого пива и сладковатым от ликёров из разноцветных бутылок на столе. Сладко и остро пахнет мандариновая цедра. Это запах праздника и легкомыслия. Впрочем, судя по лицу девушки, изрядно ее утомивший …
Взгляд сразу падает на лицо продавщицы Сюзон. Несмотря на отрешенность, от неё и от толпы за её спиной исходит аромат дорогих духов того времени. Часто это были тяжёлые, сладкие букеты с нотами жасмина, розы, фиалки, мускуса и амбры. Этот запах смешивается с рисовой пудрой на лицах дам, запуская в воздух кафе сухой, нежный, косметический аромат.
Масляные лампы и, возможно, газовые рожки (как в опере) источают едва уловимый запах горящего масла и гари. Сотни горящих свечей в люстрах добавляют к этому тёплый, медовый аромат пчелиного воска.
Присмотритесь к отражению в зеркале: там — толпа. А значит, в воздухе неизбежно витает смесь всех вышеперечисленных ароматов, плюс запах нарядной одежды, лакированной кожи, пота, дорогого табака, сигар. Это плотный, насыщенный, почти осязаемый «букет».
Зеркало, в котором отражаются фигуры, изображённые на картине, роднит «Бар в „Фоли-Бержер“» с «Менинами» Веласкеса и «Портретом четы Арнольфини» ван Эйка. Мане в этой картине совместил разные жанры: и портрет, и бытовую сцену, и натюрморт, выводя смысл этого образа за пределы академических канонов. И намеки на запахи в этом играют не последнюю роль, ведь усталость и фальшь этого спектакля едва ли спрятаны под праздничными ароматами.
Гюстав Кайботт «Мост Европы» (1876). Аккорд прогресса и сырости
Кайботт, как истинный урбанист, воспевает не интерьер, а сам городской пейзаж, его новые конструкции и атмосферные явления. Его запахи — это запахи современного города. Внимание! Размер картины: 125 × 181 см, это масштабное полотно! В него будто можно войти…
На картине изображена часть Моста Европы, который был построен в 1860-х годах. Этот мост расположен над железнодорожными путями у парижского вокзала Сен-Лазар. В центре моста находится площадь Европы, к которой с разных сторон подходят шесть улиц, названных в честь европейских городов: Лондона, Вены, Мадрида, Константинополя, Санкт-Петербурга, Льежа (ранее — улица Берлина). Точка, с которой открывается вид, изображённый на картине, находится на улице Вены, которая на заднем плане (за площадью Европы) переходит в улицу Санкт-Петербурга. Такое непростое, но эффектное строение.
С живописью Кайботта у меня сложности. С одной стороны, я ее люблю и понимаю интуитивно, с другой — сложно признаться в том, что я тут снова мало интересуюсь людьми и считаю, что сопоставление их фигур с металлическими опорами моста — вполне обосновано, понятно и красиво. Так или иначе, именно человеческие фигуры и даже собака позволяют почувствовать неторопливый ритм города и его запахи. Нарядная молодая дама, элегантный фланер в цилиндре, рабочий в блузе — все они и говорят, и молчат одновременно.
К запахам:
На заднем плане — паровоз, символ промышленной революции. От него неизбежно тянется шлейф едкого, угольного дыма, сажи и раскалённого металла. Это запах прогресса, силы и одновременно — загрязнения. Он резко контрастирует с чистым солнечным воздухом на мосту.
Мост Европы — это огромная металлическая конструкция. Но под ногами у рабочих — деревянные шпалы, источающие кисловатый, горьковатый запах мокрого, пропитанного креозотом дерева. К этому может добавляться запах смазочного масла с механизмов моста.
Обратим внимание и на то, что здесь нет зелени. Нет запаха цветов или свежескошенной травы. Это индустриальный, созданный человеком ландшафт и его специфические запахи. Кайботт предлагает зрителю вдохнуть воздух современного ему Парижа, не благоухающего кофе или парфюмом, не воняющего нечистотами, а нового, технологичного, но холодного и промозглого города. Это запах стали, пара и дождя. Это романтика индустриальной эпохи, лишённая всякой слащавости.
1- Раздольская В.И. Искусство Франции, середина — вторая половина XIX века. СПб, 2013
Это перевод статьи Лиззи Маркс от 21 июля 2021 года. Оригинал на английском можно почитать здесь.
Jan Saenredam. Print of a beached whale
Дурное предзнаменование
В 17 веке киты разных размеров и видов выбрасывались на берег Нидерландов. Умирая, они издавали ужасные звуки. Во время разложения под плотной кожей животного накапливались газы, и иногда происходил взрыв. Если прилив не уносил мертвое тело кита в море, людям приходилось расчищать место на берегу своими силами. Существа колоссального размера привлекали людей. Художник Ян Санредам изобразил кашалота, выброшенного на берег 19 декабря 1601 года: кит лежит на боку, демонстрируя свой живот. Толпы людей пришли посмотреть на это чудо, кое-кто карабкается на кита, как на гору. Рамка с описанием и картушами вокруг изображения показывает и другие ракурсы кита, в частности, его морду и спину с зияющей раной. Возле пасти морского чудища Санредам изображает и себя, работающего над рисунком и укрывающегося под плащом от сильного ветра. Рядом с художником стоит граф Эрнст Казимир Дассау-Диц, племянник знаменитого Мориса Нассауского. Граф прикрывает рот и нос роскошным платком, чтоб спрятаться от ужасного запаха разложения. На фоне этой отвратительной атмосферы вони платок графа кажется таким незначительным и бесполезным способом укрыться. Голландский поэт Теодорус Схревелиус пишет стихи на латыни по случаю:
Его бесформенность, его рана, показывающая глубины внутренностей
Его рот, из которого течет изобилие жидкости и крови...
Кит, по словам поэта, был не только страшным и вонючим монстром, но и тревожным предзнаменованием. Монстры предвещали страшные катастрофы, поскольку само слово «monstrum» в переводе с латыни означало и «монстр» и «знамение». Действительно, несчастья вскоре случились. 24 декабря произошло солнечное затмение, затем, девять дней спустя — землетрясение и, наконец, 4 июня — лунное затмение. Об этих событиях сообщается в текст рамки гравюры.
В 1618 году гравюра была переработана, чтобы проиллюстрировать бедствия, обрушившиеся на Голландскую республику после того, как на берег выбросился кит. В верхней части гравюры из облаков появляется фигура Скелета-смерти, чьи стрелы сбивают Девушку-Ангела. Щит из трех крестов определяет её, как Деву Амстердама. Смерть господствовала над Амстердамом в 1601-1602 годах во время вспышки чумы. И гравюра показывает, что появление на берегу кашалота, стало своего рода предзнаменованием этой городской трагедии.
Медицинская теория Раннего Нового времени говорила о том, что причинами заразных заболеваниях могут быть миазмы, неприятные запахи, исходящие от застойных, гниющих субстанций. После очередной вспышки чумы в 1667-1669 годах трактат немецкого эрудита, монаха-иезуита, Афансия Кирхера о чуме «Scrutinium Physico-Medicum Contagiosae Luis, Quae Pestis Dicitur» был переведен с латыни на голландский. В трактате сообщалось, что причиной чумы были трупы, загрязненный воздух и выброшенные на берег киты. Невидимые глазу испарения и жидкости проникли в город и послужили причиной заражения. Платок, которым закрывается граф Дассау, приобретает новый зловещий символ, как защита от чумных паров.
Ольфакторный парадокс
Пока бушевала чума, глубоко в недрах кита, выбросившегося на берег, недалеко от Бевервейка, скрывался обонятельный парадокс. Непереваренные клювы кальмаров, которыми питается кит, раздражают кишечник животного, в результате чего, вырабатывается особое вещество — серая амбра. Масса амбры может расти годами, пока кит не изгонит ее естественным образом, либо пока не умрет, и тогда амбра всплывет на поверхность воды после разложения тела. Под воздействием соленой воды и солнечных лучей, её свойства меняются — от отвратительного фекального запаха до красивого, манящего аромата амбры. Серая амбра может провести годы в море, прежде чем окажется на суше, но и там её сложно опознать на каменном пляже. В Европе раннего Нового времени происхождение амбры оставалось загадкой. Была версия, что серая амбра могла быть пищей для китов, а, может, это какое-то неизвестное науке вещество с подводного острова или из ила гор. Возможно, это были медовые соты, упавшие со скал у моря, или ароматные экскременты восточно-индийских птиц, которые питаются экзотическими фруктами и насекомыми, оттого их помёт приобретает столь восхитительный запах.
An illustration from Justus Fidus Klobius’s Ambræ historiam (1666)
Наконец, секрет амбры был раскрыт! Голландский ботаник Георг Эберхард Румф, работавший в Ост-Индской компании, описывает в своей книге по естественной истории изучение большого куска вещества. Ком, высотой почти шесть футов, был приобретен амстердамской палатой в 1693 году у короля Тидоре (Моллукские острова) и принесла приблизительно 116,400 золотых, грубо говоря €1.13 миллиона евро. Прилагаемые иллюстрации не говорят нам о каком-то особенном запахе, они исследуют скалистый, извилистый, будто мраморный рельеф куска амбры.
Illustrations of the ambergris bought by the Dutch East India Company, from Georg Eberhard Rumphius’s D’amboinsche rariteitkamer (1705)
Серая амбра часто приобреталась, чтобы придать вкус и аромат еде. Например, известно, что на завтрак королю Англии Карлу II подали яичницу, посыпанную амброй, которая могла маскировать яд, от которого король якобы и умер. Половина унции мелко натертой амбры входила в рецепт голландского блюда Amber-Podding — ароматического попурри — смеси сала, миндаля, сахара, белого хлеба, мускуса (ароматное выделение оленя-кабарги) и ароматной воды цветов апельсина, приготовленных с серой амброй в кишечнике свиньи. Помимо добавления в пищу, это попурри использовали ещё и для того, чтоб пропитать изделия из кожи, дабы замаскировать гнилостные остатки, сохранившиеся в процессе дубления. В гравюре Санредама изображены люди, кутающиеся на сильном ветру в меховые муфты, перчатки и кожаные одежды, которые, видимо, источают запах амбры. В некотором роде, стоя перед выброшенным на берег китом, посетители встречаются лицом к лицу со своим разлагающимся парфюмером.
И снова гравюра 1602 года
Таким образом, родилось мнение, что сила амбры — в её способности защитить людей от болезней. Ссылаясь вновь на медицинскую теорию того времени, вспомним утверждение, что зловонные вещества провоцируют болезнь, а ароматические — защищают тело. Серая амбра входила в рецепты благовоний для окуривания дома, она добавлялась в отвары подслащенной воды — рецепт избавления тела от язв. Одним из самых удивительных средств для защиты от чумы был помандер — подвеска, ладанка, где хранилась ароматическая смесь. Название «pomum ambrae» — от латинского «амбровое яблоко», и основным компонентом в композиции помандера были «духи кашалота». В шести отделениях этого помандера хранились ароматические смеси. Серая амбра, очевидно, смешивалась с корицей, розмарином, гвоздикой и другими ароматными веществами. В некоторых рецептах для помандера использовалась не амбра, а смолы деревьев, которые, как предполагалось, также могут защитить от болезней. Для носа человека Раннего Нового времени амбра ассоциировалась с защитой от чумы. Гниющий труп кита являлся источником проблем для Амстердама, но в то же время, глубоко в его недрах находилась амбра, источник освобождения.
Silver Dutch pomander engraved with birds perched on foliage (ca. 1600–25). All of the segments containing fragrance can be opened
Краски, нанесенные на плоскую поверхность
Спустя несколько десятилетий, с тех пор, как выброшенный на берег кит, предсказал серьезные испытания для Амстердама, гости города, приехавшие посмотреть последние работы знаменитого художника Рембрандта, заглянули в его мастерскую. По словам биографа Рембрандта Арнольда Хоубракена, посетители хотели подойти поближе к картинам, но художник их настойчиво заставлял их отойти подальше со словами: «Запах краски может вас раздражать». Масляная краска — это измельченный пигмент и масло, добытое из семян льна. Это сочетание дает идеальное эластичное красящее вещество, которое при засыхании не теряет блеск и может передавать различные фактуры материала. В своем автопортрете Рембрандт не экономил краску, он создавал ею почти рельеф, лепя текстуру. Он размазывал краску телесного цвета, запечатлевая свой нос и складки головного убора. Он смело соскабливал синий и желтый, обнажая тёмный грунт. Должно быть в мастерской Рембрандта очень сильно пахло масляной краской. Художник использовал этот убийственный запах, чтобы убедить своих посетителей отойти подальше от картины, чтобы лучше всего созерцать грубые пятна краски. Сейчас картина сохранила большую часть своего блеска, но запах со временем исчез.
Rembrandt van Rijn, Self-Portrait, 1669
Чтобы отвлечь зрителя от запаха краски, художнику необходимо было создавать произведения такой выразительности, чтобы зритель забыл о неприятных ольфакторных впечатлениях. Почти за двадцать лет до того как Хоубракен написал эти воспоминания о Рембрандте, французский художник и критик Роже де Пиль заметил, что «плохая живопись всегда будет пахнуть палитрой». Если произведение искусства окажется недостаточно выразительным, чтобы активизировать воображение зрителя, то запахи мастерской перебьют впечатления, и картина превратится в краски, размазанные по поверхности. Но, возможно, цитата де Пиля не всегда справедлива. Взирая на натюрморты с гниющими фруктами, зритель не будет возвращаться к запахам реальности. Наоборот, запах масляной живописи может напомнить ему о неприятных «ароматах» гниения и подчеркнуть выразительность картины. Вообще в картинах голландцев можно наблюдать обилие запахов. С микроскопической точностью художники изображали материальность инвентаря Голландской республики. Намеки на запахи можно увидеть в пейзажах, в крупных исторических картинах, сценах повседневной жизни и портретах. Мы чувствуем запахи костров и еды из котлов. В картинах разбросаны предметы, источающие ароматы: курительные трубки, табакерки, помандеры, шатлены, ароматные мешочки, терки для мускатного ореха, курильницы, чайники, аптекарские кувшины, вееры, перчатки и другие знаменитые украшения коллекций предметов. В гравюре Санредама разлагающийся кит и платок графа Дессау создавали в впечатление запахов. Обоняние тут стало явным, воображение зрителя пробудилось.
Кость на здании
История с китом завершается у ратуши Амстердама, облик которой точно зафиксировал художник Питер Санредам, чей отец, Ян — был свидетелем катастрофы на берегу Бевервейка более полувека назад. Ратуша сгорела много лет назад, и Рембрандт запечатлел её руины. Санредам изобразил эту сцену по памяти, используя свои наброски более раннего времени. Здесь видны пучки травы на фасаде и крошащаяся каменная кладка, лениво покачивающиеся ставни и маленькие фигурки людей, бродящих по улице или отдыхающих под галереей. Над левой аркой можно увидеть ребро кита, поддерживаемое цепями. Происхождение этого ребра неизвестно. Оно уже красовалось на фасаде ратуши к 1601 году, то есть к тому времени, как Ян Санредам запечатлел зловещие событие на своей гравюре. Видимо, монстры, выброшенные на берег, пугали жителей Голландии и раньше.
Pieter Jansz. Saenredam, The Old Town Hall of Amsterdam, 1657
Вообще же встретить в общественных зданиях Голландии китовые кости было обычным делом. Так, в 1577 году в зале верховного суда Голландии были выставлены хвост и нижняя челюсть кита. В 1596 году купец и путешественник Ян Гюйгенс Линдсхотен, вернувшись из своего плавания по Новой земле, продемонстрировал свою любознательность, привезя в подарок мэру Харлема челюстную кость кита. Тела китов могли сохраняться в своеобразных экспозициях. Так, останки кита, который выбросился недалеко от Ливорно в 1549 году, был выставлен на Лоджии деи Ланци во Флоренции. Но вскоре выставку пришлось разобрать: кит, вернее его костный мозг, начал разлагаться, источая невыносимое зловоние. В XVII веке китобои пытались устранить запах, просверливая отверстия в костях, чтобы слить жидкость, но и это помогало мало. Китовое ребро на арке ратуши должно было пробудить воображение у зрителей, чтобы представить себе зверя, поглотившего Иону: такое огромное существо, сотворенное Богом и убитое человеком на северном побережье Шпицбергена. Если бы кость в ратуше испускала запах гниения, возможно, мысленный взор смотрящего мог бы восстановить и плоть кита, и мысленно перенестись к пляжу, где разлагались его останки…
